Степан Бердыш - [9]

— Вот чегой-то в толк не возьму, и к чему клонишь? — сощурился Годунов.

Оставив увёртки, дьяк заговорил о назревшей потребности в новых крепостях на Волге, ссылаясь на примеры Тетюшей. Послушав для порядку, Годунов вдруг вскинулся:

— А! Уж не про это ль речешь? — и потянул дьяка за руку к царскому постановлению о строительстве на Волге четырёх городков. Тому самому, которое завтра на совете бояр утвердить рассчитывал.

Недолго повертев бумагу, Щелкалов покачал головой, прищёлкнул языком:

— Хм, не могу надивиться диву твоему, Борис Фёдорович, как в суждениях, так и в поступках.

— Только не серчай. Ну, прямо подмыло мя огорошить тя. Но добром огорошить, — улыбнулся Годунов, легонько трепля думного дьяка за рукав.

— И впрямь огорошил. Добром огорошил. Только не поспешил ли без Думы решить? — усомнился Щелкалов. — Боярский приговор — штука шаткая.

— Я так считаю, выгорит. Дело государству столь выгодно, что только дурак усомнится и вето наложит.

— Хорошо, коль верно. Рад, что одно с тобой в голове держим. Главное, чтоб Руси впрок шло. Ну, спокойно почивать. — Дьяк бесшумно вышел.

Да уж, как же одно? Небось о сговоре с Бекманом ни гу-гу. Не бойся пса иже брешет, а того остерегись, что хвостом молчит. Я тебя, дьяк, ещё одним добром порадую.

Годунов приблизился к волоковому оконцу, нащупал шнурок. Трижды дёрнул. В покойчик вошёл Клешнин.

— Что Горсей? — обратился к нему Борис Фёдорович.

— Вдругорядь меня обводит. Зело силён в игре.

— Хм, вот что: а веди-ка ты его сюда, да с доской. За тебя доиграю, — распорядился Годунов.

Клешнин исчез, чуть спустя вернулся в сопровождении сухощавого мужчины с нерусскими глазами — ледышками непроницаемыми…

Кожан в деле

За Яузой, в глухой окраине стоит дом Шелепуги. Внушительного в жилище Проньки мало. Так себе строение: мрачное, узенькие распашные оконца, как бойницы. Но давно уж не только тутошние знали, какие внутрях гульбища закатывались. Окрестный люд стоном стонал от кровавого непотребства Шелепуги. Бродили слухи, что в подклети кромешника тюрьма местится.

Нескоро добралась забавная пара до логова Пшибожовского подручника. Савва приник к тяжёлой двери. Изнутри сочился заунывный густорёвок. То Сёма Валенок пробовал себя в песне. Скорей всего, внутри никого, кроме. Собственно, и для двоих захват маленькой твердыни — дело несподручное. С возвращением же поплечников Шелепуги, промышлявших сейчас по подворотням, удача свелась бы на нет. Быстрота — залог успеха. Памятуя о том, Кожан шепнул что-то в ухо Толстопятого. Тот кивнул, с разбегу саданул в дверь плечом, пьяно матюгнулся. Наглость пришлась ко двору.

Суровый Сёма как раз любовно выбивал полукафтан и справедливо почёл, что на такую дерзость способен лишь кто из подгулявших дружков. А если чужой — след и поучить.

— Щас намну бока, твою в шесть корыт через перекладину! — пообещал он, отворяя запор.

Вышло обратное. Сзади под ноги громиле катнулся целый кабан, но с железными хваталками. В грудь шарахнули без взмаха, но, по меньшей мере, наковальней. Весело раскидывая лавки, семипудовым валенком заскользил Сёма по нетёсаному полу…

Впереди золотилась щель. За неплотно пригнанной дверью кто-то шуршал. Кузя так мило щупнул её плечиком, что влетел верхом на «плоту». В дальнем углу просторной горницы скрючился Шелепуга. Перевязанный, в одной руке — лучина, в другой — самопал. Нервно хохотнув, он направил дуло в лоб наваждению. Убью-за-алтын растерялся. Он застыл на четвереньках, огромные лапы повисли изогнутыми плетьми. Пронька измывательски щурил уцелевший зрак, медленно приближая палец к спуску. Кузя заворожённо переводил взор от кривого ока к самопальному.

И тут из раздавшихся коленок Толстопятого выскользнуло нечто столь отталкивающее, что пришёл уже Шелепуге черёд стекленеть. Двух мгновений замешки Савве хватило для меткого броска. От боли Пронька взвизгнул, в плече по рукоять стрянул кинжал. Самопал сорвался, угодивши дулом по босой ступне.

Захлёбываясь от воя, Шелепуга распахнул окно, нырнул в темь. Боль глушил неизъяснимый ужас перед лыбящимся обрубком со свирепыми глазками. Увы, проём был узок. Аршинная грудь засела в древесных тисках. Свеча с шипом потухла. Но Савва — истый кожан — видел и в темноте. Подскочив к окну, ухватил бешено трепыхающуюся ногу разбойника. Из последних сил Шелепуга рванул и выпал, оставив в руках карлика штанину.

Время работало не на «освободителей». Вломились в подклеть, — куда просторней наземной части. За отсутствием ключей приспособили топор с ломиком — и давай наудачу двери вышибать. Под напором такой «отмычки» не устояла ни одна.

Связанный Бердыш сыскался в третьей клетушке. Разрезали верёвки. Ноги Степана к передвиженью были годны. А вот глаза заплыли — хоть растягивай. Оглядев спасителей, он только покачал головой, а, может, лишь размял затёкшую шею. Потянулся встать, охнул, но вроде без переломов.

— В Кремль сам? — осведомился Кожан.

— Впервой ли? — кивнул Степан.

— Ступай тогда. Чего сидишь? У Годунова нужда до тебя. На карауле Пахом Говядин и Гнат Арсеньев. Позывной: «кречет». В сенях сабля кинута валяется. Подбери…

Бердыш давно привык ничему не удивляться. Только ещё разок качнул он головой и почти без прихрома вынесся наверх.