Степь ковыльная - [50]

Екатерина II»

Через полтора года Екатерина, уступив настояниям посла Франции, приказала освободить Монбрюна от каторги и выслать его за границу.

XVIII. «Бунтовщик хуже Пугачева»

Несколько лет провели Анатолий Позднеев и Ирина в псковской усадьбе. Жили они, «бескрепостные помещики», как недружелюбно называли их соседи, небогато, уединенно.

Позднеев пребывал в бездействии, если не считать, что обучал грамоте деревенский люд. Много читал — после покойного отца ему досталась богатая библиотека. У Ирины же открылся неожиданный талант: она успешно врачевала больных разными снадобьями, а больше травами.

Однажды, сидя на просторном дедовском диване вместе с Ириной, Позднеев прочитал ей сатиру «О пользе лести», напечатанную в «Почте духов». Сатира была направлена против раболепия придворных. В конце были приведены строки Державина:

Осел останется ослом,

Хотя осыпь его звездами.

Где надо действовать умом,

Он только хлопает ушами.

— А кто издает эту «Почту»? — спросила Ирина, склоняясь над своей вышивкой.

— Какой-то И. А. Крылов. Никогда не слыхал этого имени.

— Неужели тот двадцатилетний юноша, Иван Андреевич Крылов, который приходил как-то при мне к Аннет? Худенький такой… неистовый вольтерьянец! А с ним были Александр Николаевич Радищев. Оба они, особенно Радищев, расспрашивали о тебе, очень сожалели о твоей участи. Радищев одних лет с Аннет, они еще с детства дружат… Аннет говорила, что он очень умен и ненавидит самовластие.

— Стало быть, ты без меня опасные знакомства завела? — пошутил Анатолий. — О Радищеве я слышал много хорошего. Жаль, что не довелось мне познакомиться с ним.

Прошло несколько минут в молчании, потом Ирина сказала ласково:

— Мы живем в глуши, ты скучаешь… Нет-нет, не отрицай, мой друг, ты скучаешь, хотя мы так счастливы. Не можешь же ты заполнить весь твой досуг чтением книг, прогулками, фехтованием с Алешей, обучением деревенских ребятишек грамоте и беседами со мной. Бездействие тяготит тебя… Так вот, давно уже пришла мне мысль, что следовало бы тебе заняться сочинительством, писать в журналах, альманахах… Ведь у тебя есть ум, знания… Но только долго молчала я: боялась, да, сказать откровенно, и ныне боюсь — а вдруг напишешь такое, что опять тебя в крепость засадят?

Анатолий улыбнулся:

— А ведь знатная мысль пришла тебе в голову. И в самом деле — чем я хуже других? Не боги же горшки лепят. Да, ты не опасайся, женушка: печатно я не буду ратовать за ниспровержение самодержавия… Правда, сам Радищев на сей счет высказался с удивительной смелостью. Вот послушай хотя бы всего одну строку его. — Позднеев встал, подошел к шкафу, вытащил небольшую книгу в телячьем переплете: — Это сочинение француза Мабли «Размышление о греческой истории». Радищев, переводя Мабли на русский язык, сделал такое примечание от себя: «Самодержавство — наипротивнейшее естеству человека состояние…» В то время венценосная Екатерина еще щеголяла своим вольномыслием и на голову Радищева не посыпались кары. Но не те времена ныне, особливо после пугачевского бунта.

Ирина усмехнулась:.

— Аннет говорила про Екатерину: «У нее есть только одно убеждение — о том, что властелин не должен иметь никаких убеждений».

— Неверно, — возразил Анатолий. — Сия казанская помещица, как она сама себя нарекла, имеет убеждения, притом наикрепчайшие. Она — ярая крепостница, и после кровавой расправы с пугачевцами нет уже ей возможности скрывать это.

Была у Ирины слабость, которую пыталась она, хотя и безуспешно скрыть от мужа: еще со времени ареста его на хуторе и долгого, томительного пути оттуда до столицы возненавидела она звон дорожного колокольчика. И вот сейчас, когда вновь послышался этот звон, резко оборвавшийся у крыльца дома, она невольно вздрогнула.

— Кто бы это мог приехать, да еще в вечернюю пору?

Вбежала раскрасневшаяся Маша.

— Гости к нам! — крикнула она радостно. — Анна Павловна, а с ней какой-то барин. Не разглядела я: закутан в шубу, воротник поднят.

Войдя в комнату легкой походкой, точно она не шла, а летела (так ходят обычно женщины, которые много на своем веку танцевали), Анна Павловна бросилась в объятия Ирины.

— Наконец-то добралась до тебя, моя маленькая! Эти тридцать верст от Пскова показались нам нелегкими.

Вздернутый нос, слишком большой рот, выпуклый лоб — все это отнюдь не способствовало красоте лица Анны Павловны. Хороши были только темно-серые глаза, слегка выпуклые, насмешливые, да темно-рыжие, цвета опавших листьев, волосы, спадавшие локонами на плечи.

Спутник же ее был незаурядно красив: ровный бело-матовый цвет лица, большой лоб, густые, крутой дугой, брови, длинный, с горбинкой нос. Особенно привлекали его глаза — большие, озаренные живой мыслью, внутренним огнем.

Анна сказала:

— Знакомьтесь, это один из моих старых друзей — Александр Николаевич Радищев… Ну, почему же вы не приехали ко мне? — И когда Ирина объяснила, что болела, Анна заметила: — Теперь мне все понятно. Я так и думала, что виной этому было нездоровье твое или Анатолия. Беспокоилась, и вот, узнав, что Александр Николаевич собрался в Псков, попросила его взять, и меня с собой.

За ужином, когда речь зашла о государыне, Анна Павловна, улыбаясь, сказала: