Степь ковыльная - [36]

Как человек светский, Алексей Иванович решил не высказывать никаких соболезнований Суворову по поводу его нового назначения с понижением по службе. Но Суворов сам сказал:

— Итак, Алексей Иванович, задвигают меня в дивизионные генералы.

— Не беда, Александр Васильевич! Едва ли удастся избежать войны с Турцией, а тогда ваша звезда, — показал Иловайский на звезду на мундире Суворова, — вновь вспыхнет!

— Отменно учтив и находчив ты, Алексей Иванович, — умная, проницательная улыбка осветила лицо Суворова. — Недельки через полторы уже объезжаю, — рассеянно добавил он. Кинув взгляд кругом, промолвил: — Как я ни убеждал тебя, а книжного шкафа ты так и не завел. А ведь книги — добрые друзья и советчики наши.

Иловайский смутился:

— Да все некогда было, Александр Васильевич! Книг-то у меня, признаться, не так много, но все же будет чем заполнить шкаф. Завтра же прикажу изготовить.

Рассматривая лежавшую на столе атамана войсковую печать с изображением оленя, пронзенного стрелой, Суворов сказал:

— Вот и в меня враг посылает стрелы. — А потом добавил в раздумье: — Не слишком ли скорбным является сие для печати воинской? А впрочем, в изображении том и подписи под ним — «Елень пронзен стрелой», — мнится мне, есть смысл глубокий. Гордый, неустрашимый олень знаменует собой не только казаков, но и всех воинов российских: даже если их ядовитыми стрелами пронзят, все же будут стоять они твердо, насмерть, защищая отечество.

Суворов поставил печать на прежнее место. Помолчав, добавил тихо, убежденно, с такой искренностью, что понял Иловайский — слова те шли из самой глубины сердца Суворова:

— Воинство российское — гордость народная. Я воин, солдат — и горжусь сим званием. Мои успехи имели целью благоденствие России. Самолюбие не управляло мною, и я забывал себя, когда дело шло о пользе государственной… Вот и на днях, узнав о новом назначении своем, сначала, признаться, огорчился, но, пораздумав, решил: ведь и командуя Владимирской дивизией смогу найти достойное приложение своим силам и способностям. Лишь бы не лишили меня возможности готовить войска так, как предусмотрено моим «Суздальским учреждением», а не по правилам бессмысленной пруссаческой муштры.

В размеренном, приглушенном голосе Суворова была такая сила и уверенность в своей правоте, что даже черствоватый, себялюбивый Иловайский был сильно взволнован и подумал: «Нет, он не упрямец, и не из тех, кто влюблен в свою славу! Чудаковат, правда, но цели у него благородные».

Суворов, желая, видимо, перевести разговор на другую тему, спросил атамана:

— Ну как дела твои? Нелегко это — управлять войском, знаю. Ведь кроме предписаний Военной коллегии должен ты неукоснительно выполнять завет великого пииты нашего Державина, — и, вскочив с кресла, молодым, порывистым движением Суворов подал руку:

Ваш долг есть: сохранять законы,

На лица сильных не взирать,

Без помощи, без обороны

Сирот и вдов не оставлять.

— Стараюсь так и поступать по мере сил своих скромных, — улыбнулся Иловайский, — хоть мелочной опекой нас прямо-таки душат, а в той опеке непрестанно сказывается недоверие высочайшего двора к нам, казачеству.

XII. Дементий Иванов, он же Пугачев

Спустя несколько дней после визита Суворова Иловайский решил навестить его. Хотя и осуждал он Александра Васильевича за чудачества, но все же был по-своему привязан к нему еще с тех пор, когда вместе воевали они в Семилетнюю и первую, при Екатерине, турецкую войну.

По приезде атамана в крепость комендант ее, генерал-поручик Верзилин, тоже боевой товарищ Иловайского, спросил озабоченно:

— Как думаешь, следует ли внять просьбе пресловутого Дементия Иванова? Ссылаясь на свои ранения в прошлых войнах и плохое здоровье, он ходатайствует освободить его от службы в гарнизонном провиантском складе. Удовлетворить желание Дементия для меня затруднительно, — добавил Верзилин. — Он на редкость ревностен к службе. К тому же, когда он работает, легче присматривать за ним… Это дело и тебя касаемо — ведь все, что относится к службе казаков, должно предприниматься с твоего ведома и согласия, да и за судьбу оного Дементия ты ответствуешь наравне со мной перед государыней.

Дементия вызвали в дом коменданта. Иловайский и Суворов хорошо знали в лицо Емельяна Пугачева. Атаман даже участвовал, совместно с отрядом полковника Михельсона, в пленении Пугачева, за что и был потом взыскан милостями Екатерины.

Когда спокойной, мерной поступью вошел Дементий в кабинет коменданта, он живо напомнил им Емельяна: тот же острый, пытливый взгляд желтоватых ястребиных глаз; те же темно-каштановые волосы, подстриженные по-раскольничьи — в кружок — и еще нетронутые сединой; та же густая борода, отливающая рыжинкой и слегка посеребренная по краям; те же, казалось, даже оспинки на впалых скуластых щеках.

— Н-да, опасное, весьма опасное сходство! — шепнул Иловайский Суворову.

Но было в лице Дементия и то, что резко отличало его от подвижного, переменчивого выражения лица Емельяна, — это какая-то каменная неподвижность черт и сосредоточенность, мрачная настороженность во взоре.

— Урядник Донского казачьего войска Дементий Иванов явился! — отрапортовал он четко, по-военному.