Степь ковыльная - [35]

Сердце Павла похолодело, когда услышал он, что атаман хочет жениться на Тане.

— Я чуял это уже давно, — промолвил он глухо. — Но ведь не на Туретчине живем — на вольном Дону! Хоть и загребущие руки у атамана, да по ним можно больно ударить: много есть недовольных им на Дону и в полках казачьих…

Сергунька подхватил:

— К тому же офицера, да еще георгиевского кавалера, не так легко обидеть: коль атаман учинит недоброе, будет ему домок из шести досок, а не дворец атаманский. Мы, казаки, привыкли быть хотя при войсковой булаве, но зато при своей голове.

— Ну, как вам жилось на Кубани той, в краю опасном? — спросила Меланья Карповна.

— Да как вам сказать, крестная? — ответил Сергунька. — Там сейчас тихо. Вот только в двух улусах, недалеко от укрепления, побывал какой-то имам, вроде как поп ихний, и, гутарят, опять там шатание пошло. О том, видно, и в эстафете написано, что доставили мы Суворову. Хотя иной раз мурашки по спине бегали — ведь на смерть, как на солнце, прямо не взглянешь, — а все же на ногах от страха не качались, от пуль и стрел не укрывались, завсегда им навстречу шли. Потому оба и заполучили георгиевские крестики.

Еще около часа провели в беседе, а потом Меланья Карповна сказала:

— Ну, пора спать. Постелю вам здесь, на ковре.

— Казак оттого и гладок, что поел, да и на бок, — шутил Сергунька, укладываясь спать.

…Всю эту ночь Таня не сомкнула глаз: думала и о той счастливой доле, какая ожидает ее, когда она выйдет за Павла замуж, и о том, что вдруг снова начнется война с ногаями или с турками и тогда не скоро встретятся они с Павликом, да и встретятся ли? И о том, что атаман так легко не расстанется со своим умыслом и мстить будет; и о том, что скажет отец, когда узнает все… А вдруг начнет уговаривать ее согласиться? У отца такой крутой нрав!.. «Ничего, тетя в обиду не даст. Да и папаня любит меня крепко. К тому же слово он дал Колобову, а николи еще того не бывало, чтобы он слову своему изменил».

В спальной монотонно тикали часы, их подарила Меланье Карповне атаманша перед своей смертью. И подумала Таня: «Если б и не любила я Павлика, все равно не согласилась бы идти за Иловайского. Ведь не прошло и полугода со смерти Елизаветы Михайловны! А потом, говорила тетка, у него в полюбовницах горничная Дуняша. Правильно люди говорят: „Седина — в бороду, а бес — в ребро…“»

Таня дождалась, пока стрелка на часах остановилась на цифре пять, тихонько оделась и разбудила тетку; та набросила на плечи платок — перед утром холодно стало во флигельке — и пошла будить гостей. Оказалось, что Павел уже проснулся, а вот Сергуньку пришлось расталкивать долго. Он очнулся только тогда, когда Меланья Карповна дернула его за чуб и крикнула:

— Вставай, крестник! Завтрак уже на столе… и водочка тож!

Настала пора расставаться Тане с Павлом.

— Любый ты мой, ненаглядный, солнышко ты мое! — припала Таня к его груди.

— Не плачь, Таня, радость моя желанная, ведь вскоре возвернемся.

Меланья Карповна проводила их до калитки и опять заперла ее на железный засов.

…Спустя неделю приехал Тихон Карпович. Когда сестра рассказала ему обо всем, он долго мрачно молчал, поглаживая в раздумье длинную бороду. Потом искоса взглянул на побледневшую дочь, молвил:

— Правду говоря, ежели бы знал я, что так дело обернется, ни за что не дал бы своего слова Колобову. Ну, а ныне менять свое слово мне непристойно. Собирайся, поедем к себе в станицу. Дом, правда, не совсем еще отстроен, будем жить пока на хуторе.

Суровый и злой расхаживал Алексей Иванович по своему кабинету, раздумывая: «Будь трижды проклят тот день, когда согласился я стать войсковым атаманом! Что дало мне это? Власть? Да, я честолюбив, это так. Но власть, и даже большую, я мог иметь и в Питере. А что здесь? Ну, атаман я. Но казаки в малом доверии у государыни, да и неизвестно, что далее на Дону станется. Волнения вспыхивают то среди пришлых крестьян, то среди самих казаков. От них может пламя буйственное возгореться».

Алексей Иванович с досадой плюнул в медную песочницу, подошел к часам — был уже полдень — и вспомнил, что сегодня приедет к нему Суворов. «Вот и тут куда как мне не повезло! Вместе с Суворовым воевал, дружбу держали, а он вновь в опалу попал: командовал корпусом, а ныне отъезжает Владимирскую дивизию принимать. Ну и упрямец же он! К примеру, просил его оставить полк Хорошилова до осени в Ейском укреплении, чтоб и этот казачишка Денисов еще там застрял, — так нет, наотрез отказал, говорит: „Я своих прежде данных приказов николи не отменяю…“»

И все же, хотя и не очень охотно, пришел Иловайский к выводу: «По правде, нет равных Суворову по уму, таланту воинскому и по прямоте характера. В его голове всегда золотые мысли».

Доложили, что прибыл Суворов. Атаман поспешил ему навстречу, обнял, приветствовал радушно:

— Александр Васильевич, рад видеть тебя…

— Счел своим долгом навестить перед отъездом, — ответил Су воров.

Затянутый в мундир, Суворов шел легкой, быстрой, слегка подпрыгивающей походкой, так что Иловайский едва поспевал за ним. «Ну что это за генерал? — думал он. — Генералу надлежит быть высоким, полным, сановитым, медлительным в движениях. И неудивительно, что у себя в Кобринском имении любит он с мальчишками в айданы да в городки играть, да петь на клиросе церковном».