Стендинг, или Правила хорошего тона - [64]

Я, Берю, был польщен! Я следую за своим старшим унтером, который стал моим ангелом-хранителем. Он показывает на свой топчан и говорит: «Ты будешь спать в моей постели, и теперь тебе нечего бояться». Хорошо начиналась моя военная карьера, согласитесь? Ни слова не говоря, я сворачиваюсь в клубочек на кровати, а сам думаю, что нам будет тесновато двоим, учитывая, что в вопросе габарита мы по своей морфологии не были дохляками. Он гасит лампочку и тоже ложится, и тут-то я понял мою драму во всей ее силе. Он тоже был их этих. Романтичный и нежный. «Зови меня, моя девочка», — шепчет он в темноте. И это мне! Мне, Берю: называть его моей девочкой! Я тут же встаю с постели, зажигаю свет и заявляю ему, что у меня нет никакого желания играть с ним в Анжелику — маркизу ангелов!

И с чувством собственного достоинства я возвращаюсь в свою каморку. На следующий день на улице шел сильный дождь.

Мрачный Херкман выводит меня во двор.

«Ложись», — рявкает он и показывает на грязь.

«Я же испачкаю свой красивый костюм», — возражаю я.

«Десять суток губы! Ложись!» — взвился унтер. Я вынужден был подчиниться. Это продолжалось несколько часов. Я весь был вымазан. Глина была везде: на физиономии, в волосах, в ушах, в ноздрях, во рту и даже в дупле зуба! У меня такое впечатление, что и сейчас на мне еще осталась глина! На следующий день он заставил меня еще раз повторить эту процедуру и послезавтра тоже… Настоящая голгофа! Бедственное бедствие! У меня появились мысли о дезертирстве. В конце концов я не выдержал и пошел к командиру батальона. Майор нормально понимал жизнь и не любил игру в магическое мужское очко, поэтому перевел меня в другое подразделение.

Берю прокашливается.

— И вот, — продолжает Докладчик, — я снова возвращаюсь на гражданку и становлюсь ищейкой. Я женюсь. Идет время. Однажды вечером, а я служил тогда в полиции нравов, мы проводили операцию в одной паршивой гостинице под названием «Золотая капля». И кого же я застаю в объятиях одного матросика? Моего бывшего унтера. Чтоб мне провалиться! У меня даже озноб прошел по коже от радости. Я веду его в участок. Он не узнал меня, учитывая, что я немножко раздался в талии. И вот мы с ним сидим тет-а-тет в моем кабинете.

* * *

«О, Херкман! — вздыхаю я, — давай-ка назови меня моя девочка…»

Берюрье массирует фаланги ретроспективно поработавших кулаков.

— Как я его метелил, ребята! — мечтательно говорит он. — Какой это был мордобой! Один из самых замечательных в моей карьере!

Затем, отогнав от себя воспоминания бурных дней, заключает.

— Молодого человека, понимаете, надо предостерегать против педиков. Отсталые папаши пугают их трепаком, а ведь в наше время венецианские болезни запросто лечатся одной рюмкой пенициллина. Надо оберегать их не от дам, а от мужчин. Не то его могут поймать врасплох, и, пока он сообразит, что к чему, он уже окажется на пусковой платформе. Естественно, если он собирается сделать карьеру в кинематографе или в швейном деле, это может ему помочь. То же самое можно сказать о профессиях продавца антиквариатом и парикмахера. Ко, кроме этих четырех областей, о которых я вам говорю, отцу семейства непристойно упражняться в позе лотоса, уж вы мне поверьте! Стенки легких у Торжественного слипаются от недостатка воздуха, и он смолкает.

— Ну, что, прервемся? — спрашивает он. — Я сегодня немного затянул, по причине того, что эта глава имеет определяющее значение.

Мы поглядываем друг на друга, в раздумье пожимая плечами. Некоторые посматривают на свои золотые.

Я беру ответственность на себя.

— Господин преподаватель, — обращаюсь я к нему, — кому невтерпеж, тот может мотать, остальные остаются.

— Хоп! — отвечает преподаватель хороших манер.

Один из парней, который вот уже несколько минут вертится, как на иголках, встает и смущенно лепечет, что он записался на прием к дантисту. Берю, как линь, с осуждением смотрит на него илистым взглядом.

— Давай, давай, иди ставь коронку на свой коренной зуб, лапуля, говорит он ему. — Потом посмотрим, как ты будешь воспитывать своих взрослых парней со своим запломбированным зубом.

Наш товарищ под улюлюканье аудитории покидает зал. Берю пожимает плечами.

— Лезть из кожи, а в ответ услышать о зубном враче, — вздыхает он, от этого отобьет всю охоту быть преподавателем!

Но вдохновение быстро возвращается к нему.

— Надо, что бы я немного сказал вам о том, как кормить молодых людей. Я заметил, что в настоящее время молодой человек плохо питается. Жратву он считает делом второстепенным, почти лишним. Он рубает что попало и где попало. Эта небрежность является настоящей катастрофой в нравственном плане. Это заставляет поваров готовить еду на скорую руку. Так появляются «гамбургеры» — это жалкое блюдо современной кухни. Фрикадельки, как в вашей столовке. Протертая морковь, мясной фарш, йогурт — вот что такое меню современного подростка! Клянусь вам! А для снобов придумали сэндвичклуб: другими словами, урна с бутербродами! Туда все напихано: огрызки томатов, кусочки курицы… как будто это уже один раз рубали! Для меня это слишком мало, спасибо! Катастрофа со жратвой — это драма, потому что чем может гордиться француз еще, кроме де Голля-спасителя? Только «Ситроеном», словарем «Пети Лярусс» и своей кухней, правда? Что вы еще можете назвать? Сейчас молодой человек стыдится жратвы. Ганди! Он согласен лопать завтрак в пилюлях! И даже в свечах! Вставляешь свечку в проход, проталкиваешь большим пальцем и готово: задница полна калорий, брюхо набито, витамины на месте!