Стендинг, или Правила хорошего тона - [58]

«Как же ты нас напугала», — выдавил я из себя.

«И не говори, Сандрик, я и сама уж было подумала, что я отхожу». ' А я с любопытством спрашиваю:

«И что же ты почувствовала?»

«То, что чувствуют, когда умирают», — ответила она мне, как будто ей уже приходилось раньше умирать, так же как и мне, будто мы оба знаем, что ощущаешь в этот момент.

«Ты, наверное, напугалась?» — спросил я ее.

«Нет, нет, нисколько! Я думала о тебе и твоем отце. Я отдалась на волю судьбы… Ощущение было даже приятное».

Берю снимает свою шляпу и кладет ее перед собой с таким видом, будто это жаркое с гарниром, которое он собирается отведать. Дрожь в голосе, сухость в глазах, смиренное выражение на лице.

— Она умерла через неделю после очередного приступа. Меня в тот момент с ней не было. Узнав о случившемся, я еще раз подумал о нашем разговоре. Я понял, что в этом гнусном мире, ребята, ничего не случается просто так. Если моя мать провела что-то вроде репетиции перед тем, как умереть, значит она хотела меня подбодрить. Сказать мне, прежде чем уйти в иной мир, что не стоит страшиться отдать концы, что все идет как надо! Теперь я это знаю. Только, чтобы это просечь, надо быть хорошим сыном, вы понимаете? Надо, чтобы в сердце сохранялся контакт, всегда, всегда…

Он встает со стула, подходит к окну, открывает его и всей грудью вдыхает порывы ветра, стегающие листья деревьев.

Он смотрит на часы и говорит, не поворачивая головы:

— Время идет, а я знаю, что у вас сегодня вечером свободное время. Если вы хотите прервать нашу лекцию, можете не стесняться и сказать мне об этом.

В ответ ни звука. Тогда он поворачивает к нам лицо и вглядывается в нас своими большими повлажневшими глазами.

Потом закрывает окно, возвращается за стол и, облокотившись на него, произносит:

— Я вижу, что вы с интересом слушаете мою лекцию, ребята. Я поздравляю вас. В общем, если не считать сломанного стула, то вы отменные ученики.

Он встряхивается, как после купания, надевает картуз и продолжает лекцию:

— А с отцом надо поддерживать дружбу. Чтобы оба стали приятелями. Предок никогда толком не знает, как надо вести себя со своим отпрыском. В глубине души он даже побаивается своего пацана. Да, он имеет право отвесить ему пару подзатыльников и поддать пинков под зад, но не может влезть в душу своего шпингалета. Как бы он этого ни хотел.

Хотя его чадо и говорит ему приятные слова и оказывает ему знаки внимания, он не знает, то ли это идет от чистого сердца, то ли, наоборот, тот ломает комедию. Сколько пацанов говорят своему предку «милый папулечка», а на самом деле думают: «катился бы ты ко всем чертям, старый хрен…» А сколько таких, кто подает ему его трубку или комнатные тапочки, а сам мечтает о том, чтобы трахнуть его по черепку стенными часами, висящими в гостиной! Сколько таких, кто обещает ему, что когда он станет большим, то заработает ему кучу денег, а сам думает про себя: «Да чтоб ты сдох и во рту у тебя было полно красных муравьев!»

Молодой человек должен сам идти на контакт со своим предком. Когда проходит время порки ремнем, стоптанных башмаков, когда мальчик вырастает из своих коротких штанов и на верхней губе у него начинает отрастать пушок, он должен полностью изменить свои взгляды на отношения в семье. Надо, чтобы он доверялся своему папаше, делился с ним своими тайнами, рассказывал ему о своих проделках, любовных приключениях и своих неприятностях. Если он подцепил «три пера», то должен немедленно сказать об этом папе. Учитывая, что с папой это тоже случалось, в этом нет ничего постыдного.

Теперь о его отношениях с сестрами и братьями. Ну, прежде всего, не быть завистливым, сынки! Даже в самых бедных семьях встречаются алчные сукины дети, которые, едва вылупившись на свет, тут же начинают точить зубы на будущее наследство предков. Они дерутся между собой, чтобы разделить будущие остатки. Некоторые даже дерутся из-за веника, забывая о том, что к нужному моменту он уже истреплется. Я помню в нашей деревне была семья Бобишу. Так вот, когда папаша и мамаша Бобишу дали дуба, их дети устроили страшный кавардак! Два дня и две ночи, когда гроб с матерью еще стоял дома, они метелили друг друга. Во время похорон на них были солнцезащитные очки, а физиономии залеплены лейкопластырем. Можно было подумать, что они участвовали в чемпионате Европы по боксу в среднем весе, но проиграли. У старшего сына шнобель напоминал помидор со снятой кожурой, и он плевался малыми коренными зубами на кладбищенскую аллею. Младший ковылял, опираясь на костыль своего папаши (это была его часть наследства). После возвращения с кладбища война вспыхнула с новой силой. В конце концов, для успокоения совести они все в доме переломали. Это была настоящая бойня! Остались одни лишь обломки. Ни одной тарелки, ни одного стула, ни одного шкафа, ни одной кровати. Они все изрубили топором. Настоящие Жаны Барты! Атиллы! Все, что могло гореть, они сожгли посреди двора. Все, что было из железа, они погнули, все, что было из фарфора — побили, а что было из материи, изорвали в клочки. Их нашли потом на груде пепла и черепков. Все в кровище, в изодранной одежде, обессилившие, опустошенные и разбитые. Их обнаружил часовщик. Он принес им семейные ходики, которые мамаша Бобишу сдала ему в ремонт, упустив таким образом свой последний час! Сил у них уже больше не было, чтобы разбить их на кусочки, так они поделили их между собой: один взял корпус, а второй маятник.