Стендаль - [28]

Рискуя вызвать гнев своего начальства, Анри взял на себя ответственность за неподчинение. Лион и распорядительный комиссар господин Шарма обойдутся без него. Он расслабляется в минеральной воде бань Альбер, отдыхает и с аппетитом ест на пикнике в Эрменонвиле; в театре засыпает на «Мизантропе» и развлекается пустячной, но хорошо написанной пьеской Флери, наслаждается «Свадьбой Фигаро»; поднимается на Вандомскую колонну — «единственное действительно прекрасное сооружение в городе, которое уже завершено». В его литературных вкусах произошли некоторые изменения. Так, он охладел к Корнелю и Расину: «…На каждом шагу я нахожу у них ошибки». То же и с Жаном Жаком Руссо: «…Если бы он сумел удержаться от своей несчастной педантичности, то мог бы стать Моцартом французского языка, но имел бы гораздо большее влияние на людские сердца, чем Моцарт». Он с восторгом открывает для себя Тассо: теперь тот занимает место рядом с самыми любимыми его авторами.

Чувства удовольствия и хандры поочередно сменяются в нем — от последней он избавляется лишь посредством сильной физической усталости или усиленных умственных занятий. На него периодически находят приступы ностальгии — его сердце «слишком полно воспоминаний об островах Борромео». Его распорядок дня почти всегда один и тот же: «…Утром читаю какую-нибудь книгу чувствительного содержания; к трем часам дня — несколько обязательных визитов; затем обед — спокойный, дорогой и с удовольствием; вечер — с любезными или любимыми женщинами; бегу как от огня от мужских разговоров, от тщеславия и горечи этой жизни. Это плавное течение жизни нарушается три-четыре раза в неделю некоторыми визитами. Если вечером я не послушаю какую-нибудь хорошую оперу-буфф — для промывания души, — то презрение к людям, которым я наношу визиты, иногда вызывает во мне тоску, и тогда я глубоко задумываюсь над человеческой природой. Когда же я пишу, мой ум занят тем, чтобы как можно точнее выразить мысль, и это не оставляет мне возможности страдать из-за уродства описываемого образца».

10 июня он присутствовал в Отель-де-Виле на торжестве по случаю брака Наполеона с Марией-Луизой Австрийской — «празднике, ничего не давшем для души». Благодаря графине Дарю, он был допущен в тронный зал: «Людей было немного, и почти все — с лентами орденов всех стран мира, за исключением ордена Подвязки, я думаю. У меня было время рассмотреть всех этих персон: разные степени ничтожества и достоинства, разные виды высокомерия». Его раздражает педантичная тяжеловесность Камбасереса; он находит, что у начальника охраны вид пустой и глупый. И все же через две недели опять присутствует на официальной церемонии — праздновании в честь императорской гвардии в Военной школе — и на сей раз жалуется, что зал был «набит битком проклятыми буржуа, чьи рассуждения было невыносимо слышать».

3 июля Анри вновь принимается за своего «Летелье». Есть и еще один прожект: будучи сам ценителем искусств, он сетует на то, что познания его современников в искусствах содержат много белых пятен, и предполагает написать небольшой том, содержащий жизнеописания художников, музыкантов, литераторов, которых, по его мнению, знать необходимо каждому. Он с головой уходит в эту работу. Единственное, чего не хватает ему для полного довольства жизнью, — это любовницы, с которой он мог бы приятно завершать свои вечера. Что может быть лучше, чем обсуждать свои честолюбивые замыслы с тонко чувствующей молодой женщиной?

«С моим образом жизни и моей благопристойностью, к тому же подчеркнутой наличием кабриолета, коляски, лошадей и прочего добра, я мог бы легко завести любовницу-простушку, но лень мешает мне предпринять нужные для этого усилия. Чтобы я мог получать удовольствие от общения с женщиной, ничто не должно рассеивать те иллюзии, которые я себе создал на ее счет. При первой же пошлой мысли, которую я обнаружу в моей гризетке, — я, с моим характером, велю ей надеть платье и уходить — чтобы глаза мои ее больше не видели».

Что бы он ни говорил, а расходов у него и без любовницы слишком много. Чего стоят только его книги и внушительный гардероб! В нынешнем его положении предпочтительнее продолжать фантазировать на тему маловероятной любовной связи с Александриной Дарю — хотя она «не понимает музыки» и «чертовски мало романтичности и меланхолии в ее сердце». Но все эти критические замечания не умеряют его вздохов в ее адрес; он снова сопровождает ее — на сей раз в придворный театр в Сен-Клу.

6 июля Анри Бейль вместе с огромной толпой присутствовал на церемонии в церкви Инвалидов, где покоились останки маршала Ланна, герцога Монтебелло. Маршал умер в мае 1809 года от ран, полученных в битве под Эсслингом: ядро раздробило ему правое бедро и левое колено — обе ноги пришлось ампутировать. Тело умершего было мумифицировано в Шёнбрунне, когда процесс разложения уже начался, и затем помещено в саркофаг. Теперь его останки должны были быть перенесены в Пантеон.

В присутствии большого количества гражданских и военных чинов были произнесены хвалебные надгробные речи. Эта мрачная церемония не понравилась Анри: ему не запомнилось даже исполнение фрагментов из духовных сочинений Моцарта — он отметил только «нелепые аплодисменты после речи каноника Района, который испражнялся ею в память генерала Ланна».