Стенание - [39]

Овертон покачал головой:

— Два нападения, как сказал Флетчер… Похоже, что у Грининга были враги. Или у него в мастерской хранилось что-то очень ценное. — (Я бросил на ученика быстрый взгляд: этим замечанием он чуть было не попал в точку, что вызвало мои опасения.) — Возможно, золото, — продолжал Николас, — которое воры успели забрать, прежде чем вмешался Оукден.

— Если у людей есть золото, они его тратят или помещают в безопасное место. Только скряги хранят свои накопления дома.

— Как ваш друг Билкнэп? Я слышал, он как раз из таких.

— Билкнэп мне не друг! — рявкнул я. Парень покраснел, и я продолжил более учтиво: — Непохоже, что Грининг был законченным скрягой.

— Да, действительно… А констебль выглядит донельзя усталым.

— Да. В некотором смысле Лондон хорошо охраняется. Констебли и стражи следят за тем, чтобы не было беспорядков и чтобы никто не гулял после вечернего звона. Хотя если некоторые таверны открыты после означенного часа, они смотрят на это сквозь пальцы — если хозяева заведений не позволяют посетителям безобразничать.

Я взглянул на Николаса и приподнял брови. Его собственная драка в таверне, к моему неудовольствию, стала предметом сплетен в Линкольнс-Инн. Он покраснел, а я продолжил:

— Констебли следят, чтобы люди подчинялись законам о том, какие одежды могут носить люди каждого сословия, хотя, опять же, закрывают глаза на мелкие нарушения. И еще они держат осведомителей, чтобы те доносили о преступлениях и религиозных… э-э-э… провинностях. Но когда дело доходит до расследования убийства, которым необходимо заниматься долго и тщательно, то у них, как справедливо заметил Флетчер, попросту нет на это ресурсов.

— Признаюсь, я не совсем понял насчет разных типов радикалов, — сказал Николас. — Протестанты, лолларды, анабаптисты — какая между ними разница?

— Это тоже нужно знать, если живешь в Лондоне. Но не говори так громко. — Я понизил голос. — Открытые дискуссии на эту тему опасны. Протестанты верят, что хлеб и вино во время мессы не пресуществляются в тело и кровь Христовы, а должны просто рассматриваться как напоминание о жертве Господа нашего Иисуса. По закону подобные убеждения считается ересью. В большинстве европейских стран такой взгляд на мессу нов, хотя у нас в Англии человек по имени Джон Уиклиф развивал похожие идеи еще в прошлом веке. Его последователи лолларды подверглись гонениям и затаились, но не отказались от своих убеждений. Конечно, лолларды были в восторге, когда король порвал с Римом. А анабаптисты — это одна из религиозных сект, которая появилась в Германии двадцать лет назад. Они протестанты, но, кроме того, верят, что крещение в младенчестве не имеет силы, а крестить можно только взрослых, уже познавших Христа. И еще, что самое опасное, они считают, подобно ранним христианам, что социальные различия между людьми должны быть стерты и все имущество следует разделить поровну.

— Неужели ранние христиане верили в это? — удивился Овертон.

Я наклонил голову:

— Почитай хорошенько Священное Писание.

Мой спутник нахмурился:

— Я слышал, что анабаптисты якобы захватили какой-то город в Германии и управляли им согласно своим верованиям, но ничего хорошего из этого не вышло: говорят, дело закончилось тем, что кровь там текла по улицам рекой. — Он покачал головой. — Люди не могут существовать без власти, вот почему Бог поставил монархов править ими.

— Действительно, анабаптисты пытались устроить в Мюнстере Царство Божие на земле, но католические власти взяли город и подавили мятеж. Вот тогда-то и началась резня. Хотя да, я слышал, что анабаптистское правление в Мюнстере к тому времени стало жестоким и опиралось на насилие. Но потом они все-таки отказались от насилия. Уцелевшие анабаптисты бежали из Германии и Фландрии, а некоторые из Фландрии через Северное море прибыли сюда. Король сжег на костре всех, кого смог обнаружить.

— И тем не менее некоторые анабаптисты все-таки могли уцелеть?

— Ходят такие слухи. Если кто и остался, то они действуют тайно, вынужденные скрываться, как раньше лолларды. Нынче на всякого, у кого голландская фамилия, смотрят косо.

— Как на того друга Грининга, про которого упоминал констебль? Вандерстайна?

— Да.

Николас наморщил лоб:

— Значит, анабаптисты отвергают насилие, но все-таки считают, что правителей нужно свергать?

— Так говорят.

— Тогда они действительно представляют большую опасность, — серьезно заключил молодой человек.

— Они являются, так сказать, полезным злом. — Я посмотрел на Овертона. — Ну, теперь ты узнал, как начинается расследование убийства, на что это похоже. Имей в виду: дело нам предстоит непростое и опасное.

Мой ученик улыбнулся:

— Я ни капельки не боюсь.

Я хмыкнул:

— И совершенно напрасно. Страх держит человека настороже, способствует бдительности. Запомни это.

Мастерские и типографии на Патерностер-роу было трудно распознать снаружи по вывескам — на них мог быть, к примеру, изображен ангел, золотой шар или красный петушок. Типографию Грининга обозначал грубо намалеванный на доске белый лев. Этот знак висел над одноэтажным строением, казавшимся еще более убогим по контрасту с соседним зданием, крепким и ухоженным. Дом этот, должно быть, принадлежал Джеффри Оукдену. Я достал ключ, который дал мне констебль, снял висячий замок с треснувшей двери и открыл ее. Внутри было темно. Сбоку имелась вторая дверь, и из замка торчал ключ. Я велел Николасу открыть ее, и за этой дверью оказался заросший травой участок. Я осмотрел сарай со всех сторон. Бо́льшую часть помещения занимал печатный станок: он стоял в самом центре, приподняв свой винт, а ложе для бумаги было пусто. К стенам были прибиты гвоздями дешевые полки — на них лежали пачки бумаги и шрифт в коробках, стояли бутыли с краской и растворителем. Помещение заполнял тяжелый запах.