Стенание - [17]

Гай гневно возразил:

— А эта женщина, Аскью? Она хвалилась своим отрицанием мессы. А ведь, между прочим, Аскью — это ее девичья фамилия, по мужу она Кайм, но эта особа бросила законного супруга и двоих малых детей, чтобы пойти в Лондон и произносить речи перед здешними жителями! Так ли должна вести себя женщина?

Я уставился на своего старого друга, чье величайшее достоинство заключалось в неизменной мягкости и доброте. Он поднял руку:

— Мэтью, это не значит, что их нужно убивать таким страшным образом. Нет, не подумай, я вовсе так не считаю. Тем не менее эти люди были еретиками, и их следовало… заставить молчать. А если ты хочешь поговорить о жестокости, вспомни, что творила другая сторона, радикалы. Вспомни, что делал Кромвель с теми, кто отказывался принять верховенство короля десять лет назад, вспомни монахов, выпотрошенных заживо в Тайберне[7]. — Его лицо пылало от возмущения.

— Если сложить два заблуждения вместе, они не составят истину.

— Да, согласен. Мэтью, мне, как и тебе, противна жестокость с обеих сторон. И я бы хотел увидеть, что этому пришел конец. Но, увы, ничего подобного не вижу. Вот что я имел в виду, говоря, что некоторые ссоры зашли так далеко, что их не уладишь миром. — Он посмотрел мне в глаза. — Но я не жалею, что король вновь обратил свой взгляд к Риму и поддерживает традиционную доктрину о таинстве мессы. Я мечтаю, чтобы он полностью вернул нас в лоно Рима, — продолжал мой гость, все более пылко и страстно, — а старые обиды, нанесенные католической церковью, сейчас заглаживаются, недаром же папа Павел Третий созвал Тридентский собор. В Ватикане есть люди, которые обратятся к протестантам и найдут способ наставить заблудшие души на путь истинный. — Он вздохнул. — Все говорят, что здоровье Генриха неуклонно ухудшается. А принцу Эдуарду еще нет и девяти. Я считаю глубоко неправильным, когда монарх провозглашает себя главой христианской церкви, объявляет, что он, а не папа является гласом Божьим в претворении церковной политики. Как же, скажи на милость, маленький мальчик будет осуществлять подобное главенство? Нет уж, Англии лучше воспользоваться возможностью вернуться в лоно святой Церкви.

— Церкви, которая почем зря сжигает людей во Франции и в Испании? А ведь святая инквизиция творит это там с намного большим размахом, чем здесь. Да еще вдобавок император Священной Римской империи развязывает новую войну против своих подданных-протестантов.

— Ты никак опять стал радикалом? — спросил Гай.

— Нет! — Я повысил голос. — Когда-то я надеялся, что новая вера, основанная на Библии, ясно покажет людям мир Божий. Но мне ненавистна последовавшая за этим пустопорожняя болтовня, ненавистны все эти радикалы, использующие выдержки из Библии как приговор, как гвозди в крышке гроба, подобно папистам, настаивая на том, что только они одни правы. Но когда молодую женщину вынесли к столбу на стуле, потому что перед этим ее жестоко пытали, а потом сожгли заживо перед высокими лицами государства, поверь мне, я смотрел на это без всякой тоски по старой религии. Я помню Томаса Мора, этого несгибаемого паписта, и тех людей, которых он уничтожил за ересь.

— Если бы мы только могли постичь суть истинного благочестия, которое заключается в жалости, милосердии, единстве… — печально проговорил Малтон.

— С таким же успехом можно желать получить луну с неба, — ответил я. — Что ж, значит, в одном мы согласны: наше общество так разделилось, что это уже не прекратить, пока одна сторона полностью не раздавит другую. И сегодня мне тошно было видеть людей, которых возвысил Томас Кромвель, полагая, что они будут продвигать реформы, и которые теперь переметнулись обратно, чтобы продвигать свою карьеру: Пейджета, Ризли, Ричарда Рича… Епископ Гардинер тоже был там, взирал на происходящее с властным и грозным видом. — Я горько рассмеялся. — Я слышал, радикалы прозвали его надутым поросенком папы римского.

— Пожалуй, нам не стоит больше обсуждать такие темы, — негромко сказал мой друг.

— Пожалуй. В конце концов, в наши дни небезопасно говорить свободно — не безопаснее, чем читать что хочешь.

Раздался тихий стук в дверь. Я решил, что это Мартин: он должен был принести торт. Мне теперь уже не хотелось сладкого. Я надеялся, что управляющий не слышал наш спор.

— Войдите, — сказал я.

Это и в самом деле был Мартин, но десерт он не принес. На его лице, всегда таком бесстрастном, теперь проглядывало возмущение.

— Мастер Шардлейк, к вам пришли. Какой-то юрист. Сказал, что ему срочно нужно с вами поговорить. Я ответил, что вы ужинаете, но он настаивает, — сообщил эконом.

— Как его имя? — спросил я.

— Простите, но он не говорит. Заявил, что ему необходимо побеседовать с вами с глазу на глаз. Я провел его в кабинет.

Я взглянул на Гая. Он все еще выглядел расстроенным после нашего спора и мрачно ковырял вилкой в тарелке, но заставил себя улыбнуться и произнес:

— Тебе непременно нужно увидеться с этим джентльменом, Мэтью. Я могу подождать.

— Хорошо. Спасибо.

Я встал из-за стола и вышел в коридор. Может, и неплохо сделать перерыв, — по крайней мере, это даст моим чувствам остыть. Уже стемнело. Кого могло принести в такой час? Через окно в прихожей я увидел двух молодых парней с факелами, — по-видимому, они сопровождали таинственного посетителя и освещали ему дорогу. С ними был также и третий — слуга в темном платье и опоясанный мечом. Значит, ко мне пришел не простой человек, а некая важная персона.