Стена - [98]

— Я держался вот этой рукой за трещину. И почувствовал в ней вершину.

— Отсюда не убежишь, — стояла на своем Кьюба.

— Здесь случились ужасные вещи, — сказал Хью.

— Я говорю не о том, что случилось здесь.

Огастина передернуло.

— Это вам не дом с привидениями, — резко заявил Хью. — Завтра мы уйдем отсюда, закроем за собой дверь, и с нами ничего не случится.

Она посмотрела на него, как на редкостного жука.

— В таком случае чего же ты так боишься?

Он действительно боялся. Но не мог сознаться в этом.

— Я не боюсь. Мертвые не смогут ничего сделать нам. Вам нужно перестать относиться к ним как к принесенным в жертву. Мы уцелели. Мы свободны от всего этого.

— Как в пустыне?

Он попытался вспомнить, говорил он ей что-нибудь о пустыне или нет. Голова раскалывалась. Возможно, и говорил. А может быть, растрепал Огастин.

— Да, — сказал Хью.

Она повернулась к Огастину.

— Ты уцелел. Вот и скажи нам: из этого есть свободный выход?

Огастин молчал, погрузившись в себя.

— Ничего не проходит без последствий, — сказала она. — В этом-то все и дело.

Огастин застонал.

— Я знаю.

— Ты не просто бросил слабых.

— Я знаю.

— Оставь его, — сказал Хью. Она вела себя поистине безжалостно. — Прости. Забудь.

— Яблоки и апельсины, — бросила Кьюба.

— Что?

— Простить. И забыть. Это не одно и то же.

— Но чего же все-таки ты от него хочешь? — спросил Хью. — Постарайся похоронить прошлое. Мы все теперь в одной лодке.

— Да? — спросила она.

Огастин мог сам оказаться ее жертвой, но с ним этого не случилось. А теперь она помнила лишь о том, что он предал ее.

— Тебе решать, — сказал Хью.

Никто не мог заставить ее вылезти отсюда, а у них с Огастином не хватило бы сил вытаскивать два тела — одно живое и одно мертвое.

Так что все сводилось к одному вопросу. Огастину он мог доверять даже в его нынешнем болезненном состоянии. Кьюба же была совершенно непредсказуема. Так что нужно было решить, осмелится ли он пойти в одной связке с этой женщиной.

— Ты с нами, Кьюба?

— Я могу доверять тебе, Хью?

Он поднял фонарь и направил свет себе в лицо, чтобы ей было видно.

— Я тебя не брошу, — сказал он.

Хотя он мог это сделать и уйти, не оглядываясь. Если она откажется идти, у него не останется иного выбора.

— Пообещай, — потребовала она.

— Как на кресте!

Легкий ветерок колыхал стенки палатки. Иней искрился на свету. Он образовался от их дыхания — их собственные слова замерзали на лету и возвращались к ним, оседая на нейлоне. На лицах они тоже оседали и стекали, как пот у страдающих лихорадкой.

— Ваши глаза, — сказал Огастин.

Нахмурившись, он указал рукой, одетой в носок вместо перчатки, на лицо Хью.

— А что с ними случилось?

Хью прикоснулся к струйке, стекавшей по носу. Он был уверен, что это пот или слезы, но все же посмотрел на кончик пальца. Оказалось, что у него из глаз пошла кровь.

— Разве ты не чувствуешь ее присутствия? — спросила Кьюба.

Огастин поднял голову.

— Анди?

— Анди пойдет с нами, — в очередной раз повторил Хью.

Стены палатки прижимали их друг к другу. Слабости одного тут же передавались остальным. Неподвижность угнетала. Хью набрал в грудь воздуха. Потом с усилием выдохнул. Побелевшие ноги Огастина, прикрытые спальным мешком, продолжали погибать. Капитан ел их заживо.

— Значит, как мы будем действовать. — Хью уже говорил им все это. Настало время повторить. — Огастин идет первым по веревке. Он тащит с собой второй канат, на котором будет поднимать Анди. Следующей идет Кьюба. Я прикрою тыл. Так мы самым лучшим образом выберемся наверх.

Он хотел, чтобы его слова звучали легко, даже небрежно. На самом же деле они шли на серьезный риск. Трещина могла сузиться, а то и вовсе закрыться. Но даже при благополучном стечении обстоятельств утомление и голод должны были замедлить восхождение. Если они не успеют выбраться на вершину засветло, если застрянут на открытом месте, Эль-Кэп наверняка разделается с ними.

Но они должны попытаться.

— Я просто не знаю… — протянул Огастин.

— От нас уже ничего не зависит, — сказала Кьюба. — Здесь объединяются все силы.

— Да, ты уже говорила, — схитрил Хью. — За фунт ее плоти.

— В мире существует равновесие, — непонятно сказала она.

— Мы покончили с отступлением, Кьюба. Все трое. Мы одолеем ее. И останемся живы, вот увидишь.

— Не забудь, что еще будет завтра.

— Полночь уже миновала. Значит, завтра наступило.

У него болел желудок. Виноваты были лишайники и лед, которые он съел. А сбегавшая сверху струйка воды, из которой он напился, скорее всего, было загрязнена испражнениями альпинистов.

— Еще нет, Хью.

— Хватит, — перебил ее Хью. Она пыталась сбить их настрой. — Нет больше козлов отпущения. И Божьего гнева тоже нет. Слушайте, что я говорю. Ее призрака не существует.

— Я ничего не говорила о призраках.

— Тогда о чем же?

— Не знаю.

Он приставил кончик пальца к середине ее лба.

— Она здесь.

К его удивлению, Кьюба очень деликатно прикоснулась кончиком пальца к его лбу.

— А что у тебя там, Хью?

У нее не было никаких ключей, при помощи которых она могла бы всадить в него липкие иглы вудуистского колдовства, играть на его нервах, распоряжаться в его мозгах, как она поступала с Огастином. Она ничего не знала о его поездке в пустыню — как и весь остальной мир. Никаких улик не существует, сказал он себе.