Стена - [6]

И Хью не торопился уйти с опушки. Конечно, ему не следовало бы в это ввязываться. Очень много народу поспешило бы сбежать с места трагедии; одни — чтобы позвать на помощь, другие чтобы поскорее уйти от ужасного зрелища. Даже среди альпинистов, с их пресловутым братством по связке, нашлись бы такие, кто поспешил бы смыться, кто-то схватился бы за видеокамеру, а кто-то попросту обогнул бы полянку по широкой дуге и продолжил бы свой путь.

Запах усиливался. Кровь и кал.

Нельзя сказать, чтобы он слишком перепугался; несчастье должно было украсть несколько часов из его дня — тех часов, которые он намеревался использовать на собственное восхождение. Он не имел никаких обязательств перед нею, даже как свидетель. Впервые увидел ее. И хотя Хью долго путешествовал среди бедуинов, которые жили так, будто следовали записям, сделанным в священных книгах задолго до их рождения, он так и не поверил в предопределение. И не верил, что его предназначением было помочь этой женщине, которой никакая помощь уже не требовалась.

Но ее молчаливый покой удерживал его. И — снова! — он почувствовал, что за ним кто-то наблюдает.

Так что он решил остаться на месте.

— Ну, Гласс, похоже, тебе некуда деваться, — негромко сказал он самому себе и тяжело привалился к валуну, чтобы снять рюкзак.

Освободившись от груза, он испытал странное ощущение раздвоенности. Из-за встречи со смертью его настроение резко упало, но тело, без рюкзака, сразу сделалось почти невесомым и было благодарно за облегчение.

Он осторожно приблизился к женщине. Она пугала его. С той стороны, где он находился, она казалась слишком совершенной. Каким именно местом она ударилась? Ее губы были приоткрыты, показывая белые зубы. В мочке и по краю уха, словно серебряная бахрома, было продето пять маленьких сережек. Бусинки, вплетенные в волосы, были сделаны из настоящих камней, а не пластмассы.

Как геолог, Хью с первого взгляда различил бирюзу, агат, нефрит, рубин и даже мельком определил их вероятную стоимость и происхождение. Она не носила ни колец, ни браслетов; вернее, может быть, и носила, но, конечно, не на восхождении. Впрочем, ее было легко представить себе на улице, по-варварски разукрашенной и резко выделяющейся среди простых обывателей.

Несколько разноцветных ремней, застегнутых на пряжки, пересекали ее грудь, словно патронташ. Хью разглядывал снаряжение, мысленно восстанавливая по нему ее последние минуты на стене. Его было очень немного. Или она израсходовала все свои страховочные средства перед падением, или намеренно поднималась, не взяв почти ничего. Он решил, что последний вариант вероятнее. Некоторые — немногие — профи пользовались маленькими катушками с очень тонким канатом, требующим крайне деликатного обращения. Лежащий рядом обрывок такого каната сказал ему очень много. Она забралась глубоко в индейскую страну и выбрала то, что требовалось для легких и изящных движений, для балета, а не для поднятия тяжестей.

Он прикоснулся к ее плечу. Это было очень важно, даже необходимо. Он должен был установить контакт, как бы представиться, и заставить себя собраться. Это был способ лучше ощутить реальность.

Она все еще оставалась теплой. Но кожа прямо на его глазах, даже в то мгновение, когда он прикоснулся к ней, теряла свой цвет. Розовые щеки посерели. Губы обесцветились, стали восковыми. Он убрал руку.

Он обошел камень — все равно что перешел со светлой стороны луны на темную. Именно здесь и находился настоящий ужас. Кожа девушки лопнула почти по всей длине туловища. Крови вытекло столько, что было трудно отличить веревку от внутренностей. Торчавшие наружу ребра походили на то, что обычно можно увидеть только в мясном магазине. Ее лицо — такое красивое — с другой стороны было испещрено уродливыми шрамами.

— Почему ты? — прошептал он, обращаясь не столько к ней, сколько к себе. Он сожалел, что нашел ее. Он сожалел о ее смерти. Но больше всего он сожалел о потере.

Она была молода, вероятно лет двадцати, но даже не это было самым прискорбным. Альпинисты реально оценивают вещи. Риск имеет две стороны — победу и поражение, и молодость никак не связана с их соотношением. Прожив много лет в других странах, увидев губительные последствия голода и болезней, Хью стал рассматривать этот вид риска как проявление экстравагантности, своего рода театр для самого себя. Для него трагедия состояла в том, что он всегда будет помнить эту молодую женщину, носившую драгоценные камни в волосах и серебро в ушах, только как обезображенный труп.

Ему приходилось видеть и кое-что похуже. Походи в горы подольше, и волей-неволей придется повидать мертвых. Он находил жертвы лавин, спрессованные в комья величиной с обычный телевизор, их лица глядели в небо из-под его ботинок с триконями. Он видел, как альпинисты снимали видеокамерами и фотоаппаратами замерзшие конечности и туловища, валяющиеся на ледниках под Эверестом. Он помогал доставать альпиниста, погибшего на Даймонде, на самых подступах к Лонгс-пик; от него остались только кости, обмотанные в тряпье.

Он вернулся к своему рюкзаку довольный, что нашел повод отвернуться от зловония и уродливого зрелища, и достал старый зеленый брезент. Развернув кусок, он, как смог, накрыл тело, начав с головы. Только теперь он заметил, что одна нога повернута пяткой вверх. Ее кости были раздроблены до состояния желе.