Стена - [25]

Постепенно удалось как-то упорядочить все работы, это немного облегчило жизнь. Отсутствие плана действий никогда не принадлежало к числу моих недостатков, только редко удавалось реализовывать планы: неизбежно находился кто-нибудь и перечеркивал их. Здесь же, в лесу, этого можно не бояться. Если с чем-то не справлюсь, так это только моя вина, только я и в ответе.

С дровами провозилась до конца августа. Руки потихоньку привыкли. В них все время было полно заноз, их каждый вечер нужно было вытаскивать пинцетом. Прежде этим пинцетом я выщипывала брови. Теперь же оставила их в покое, они выросли густые и гораздо темнее волос, придавая глазам мрачное выражение. Это мне было совершенно безразлично, главное — ежевечерне приводить в порядок руки. Мне здорово везло — ни одна из заноз ни разу не загноилась, только изредка начиналось небольшое воспаление, которое я смазывала йодом, и за ночь все проходило.

Из-за дров почти не обращала внимания на чудную погоду. Ничего не видела, одержимая мыслью запасти достаточно дров. Покончив с последним поленом, я разогнула спину и решила немного заняться собой. Даже удивительно, как мало радует меня окончание очередного дела. Не успев кончить, я уже забываю о нем и думаю о новом. Вот и тогда из отдыха тоже ничего не получилось. Так было всегда. Надрываясь, я мечтаю, как тихо и мирно буду отдыхать на скамейке. Усевшись же на нее, теряю покой и высматриваю новое дело. Не думаю, что по причине особого прилежания — по натуре я всегда была скорее вялой, верно, это такая форма самозащиты: отдыхая, я постоянно вспоминаю и мучаю себя разными мыслями. А этого-то и нельзя, так что же остается, как не трудиться дальше? Искать дел было не нужно, они и без того все время находились.

Отдохнув два дня, перестирав и починив белье, я занялась починкой дороги. Нагрянула в ущелье с мотыгой и лопатой. Да без тачки мало что можно было сделать. Мотыгой разрыхлила грунт, засыпала вымоины и плотно утрамбовала их лопатой. Ближайший ливень скоро размоет дорогу, и я снова примусь засыпать и трамбовать. Ужасно не хватает тачки. Но о тачке Гуго не подумал. Да он никогда и не собирался собственноручно заниматься дорогой. Полагаю, что охотнее всего он купил бы не дом, а бункер, и не сделал этого только потому, что считал такой шаг асоциальным, а он очень не хотел, чтобы его считали асоциальным. Вот ему и пришлось удовольствоваться полумерой, больше похожей на игру, но немного утолявшей его страхи. Разумеется, он отдавал себе в этом отчет, он всегда оставался сугубым реалистом, иногда сознательно отдававшим себя на съедение угрюмой панике, чтобы получить возможность спокойно работать и жить дальше. Так вот, в его мечтаниях тачке, похоже, никогда не было места. Поэтому дорога и сегодня в отвратительном состоянии. Я разравниваю гравий, но его становится все меньше, обнажается скала. Конечно, могла бы помочь делу галька из ручья, но тут-то и встает вопрос транспортировки. Хотя можно насыпать гальку в мешок и волочить, взвалив на буковые ветки, к дороге. Как будто хватит пятнадцати мешков, но наверняка трудно сказать. Вероятно, этим мне следовало заняться еще год назад, сейчас же кажется, что никакого смысла в этом нет. Даже таскать домой сено по высохшему руслу ручья легче, чем отволочь на дорогу пятнадцать мешков гальки.

Шестого сентября посмотрела картошку и обнаружила, что клубни пока слишком маленькие, а ботва — еще слишком зеленая. Так что на пару недель придется умерить свои аппетиты; но вид маленьких картофелин вдохнул новую надежду. То, что я не съела картошку, а посадила ее — основа моей нынешней относительной уверенности в завтрашнем дне. Если какое-нибудь стихийное бедствие не уничтожит урожая, я никогда не умру от голода.

Бобы уже тоже поспели и приумножились, хоть взошли и не все. Большую их часть я собиралась пустить на семена. Мои труды начали приносить плоды, да уж и пора было, ремонт дороги меня совершенно вымотал. Несколько дней шел дождь, я вставала сделать только самое необходимое и все оставшееся время проводила в постели. Днем тоже засыпала, и чем больше спала, тем большую усталость чувствовала. Не знаю, что такое со мной было. Может, не хватало важных витаминов, а может, я просто обессилела от переутомления. Луксу это совершенно не нравилось. Он все возвращался ко мне и толкал меня мордой, а когда это не помогало, ставил передние лапы на кровать и лаял так громко, что спать и думать было нечего. Тогда я на минуту возненавидела его как рабовладельца. Я, чертыхаясь, оделась, взяла ружье, и мы пошли в лес. Да и пора уже было. В доме не осталось ни кусочка мяса, Лукса я кормила последними драгоценными макаронами. Мне удалось подстрелить косулю, и Лукс вновь был мной доволен. Я немножко поразыгрывала восторг, взвалила косулю на плечи и пошла домой. В ту пору, поразмыслив хорошенько, я стреляла только ослабевших самцов. Боялась, что дичь, отстреливаемая теперь только на моем участке, да и то немного, расплодится и через несколько лет окажется в западне дочиста обглоданного леса. Вот и отстреливала самцов, чтобы как-то помочь делу. Думаю, что была права. Теперь же, два с половиной года спустя, я замечаю, что дичи стало больше, чем прежде. Если когда-нибудь надумаю покинуть эти места, я выкопаю такой глубокий проход под стеной, что этот лес никогда не станет ловушкой. Мои косули и олени найдут тучные безграничные луга или внезапную смерть. И то и другое лучше, чем плен в дочиста обглоданном лесу. Природа мстит за то, что давно извели всех хищников и у дичи не осталось естественных врагов, кроме человека. Иногда, закрывая глаза, я вижу великий исход из леса. Но это просто фантазии. Никак не может человек бросить эту привычку — грезить наяву.