Стеклянный крест - [14]

– Да, кстати, – изменившимся голосом проговорил я, – ты мою Анюту здесь не видел?

– Твою Анюту? – ликуя, переспросил Гарик. – Это Птунчика, что ли? С ума ты сошел, что ей здесь делать? Будешь звонить – привет от меня передай. Так и скажи: "Дядя Гарий Борисович целует тебя в обе жопки".

Скрипнув зубами, я стерпел, но дал себе слово, что это в последний раз. Я душевнобольной – и не обязан больше терпеть.

– А где здесь телефон? – через силу спросил я.

– Да везде, хоть отсюда звони.

На столе у него стоял плоский, как бухгалтерский калькулятор, телефонный аппарат с автоответчиком, на табло мигал красными цифрами предыдущий набранный номер.

– Или ты будешь предаваться дистанционной супружеской любви? – не унимался Гарик, наслаждаясь моей растерянностью. – Тогда извини, мы стесняемся.

Видимо, я не спросил его о чем-то неприятном, болезненном, и на душе у Гарика было хорошо.

– Ладно, пойду от себя попробую, – сказал я небрежно.

Прикрыл за собою дверь – и побежал.

6.

Я бежал по ослепительно белому коридору, сопровождаемый волной музыкального света, из толстых стен сочилось безумие. Телефон, повторял я, ровно дыша на бегу, как это мне в голову не пришло? Телефонный аппарат у нас с Анютой был один, а розетки я установил три, еще в холостяцкие свои годы, когда моя квартира мне казалась огромной. Обыкновенно мы держали аппарат в прихожей на обувном ящике, но бывало, что Анюта забирала его к себе. В тот вечер (вчера! будем называть это условно "вчера") я перенес аппарат в свою комнату, мне должна была звонить редактриса Лиза, большая любительница лунных телефонных бессонниц. Не возражали против ночных звонков и мои кафедральные дамы: сами поздние птахи, они, бывалоча, звонили мне и в половине второго ночи, чтобы сообщить, что у такой-то Ляли Ивановны засопливела внучка, а значит, кто-то должен выйти завтра с ранья вместо нее. Кто-то – естественно, я, относительно молодой и абсолютно бездетный. Случалось и так, что среди ночи я был вынужден утрясать расписание с обидчивой параллельщицей, которая, видите ли, глаз не может сомкнуть, потрясенная несправедливостью: у нее на неделе целых три "окна", а у меня только два. Позабыл я о телефоне лишь потому, что вчера поставил аппарат на пол, чтобы он не мешал мне раскладывать бумаги. Положим, письменный стол исчез вместе с гранками и стоявшей на нем аппаратурой, но телефон остался на полу, я отчетливо помнил провод, тянувшийся через всю комнату, когда мы с Иваном Даниловичем разговаривали. Я бежал и радовался, что вчера мне пришла в голову гениальная идея перенести телефон к себе: если бы я оставил его в прихожей, он пропал бы безвозвратно, как сама прихожая со всем ее содержимым.

Рывком распахнув свою дверь, я влетел в комнату- и ноги мои онемели. Телефонный аппарат, тускло-графитовый, дремал на полу и, казалось, вымурлыкивал во сне: "Мы-ы, мы". Стараясь не спугнуть, я сел с ним рядом, поставил его к себе на колени. Он был старенький у нас, захватанный и разбацанный, наборный диск заедало на каждой цифре, за исключением единицы. Странно было набирать свой номер на своем диске, и лишь с третьей попытки мне это удалось.

– Ой, кто это? – живо и радостно спросил голос Анюты.

Анюта, провинциальная, не умела разговаривать по телефону, вместо "алло" она говорила "Кто там?", я дразнил ее "Почтальон Печкин".

– Кто это? – повторила Анюта.

Из трубки до меня доносился чудовищный рев, истошные, хоть и однообразные, женские крики.

– Кошмар какой-то, ничего не слышно. Подождите, сейчас приглушу.

В трубке затарахтело: очевидно, Анюта бросила ее на обувной ящик. Через минуту утробный рев и взвизги утихли.

– С ума сойти можно! – запыхавшись, сказала Анюта. – Мертвецы опять гроба встают. А кто это говорит?

Я молчал.

– Это вы? – после долгой паузы тихо спросила Анюта. – Я знаю, что это вы.

Я молчал.

– Да ну тебя, не приставай, – с досадой и в то же время ласково, как балованому дитяти, сказала Анюта, обращаясь, конечно же, не ко мне. Сердце у меня засочилось едкой мелкососудистой кровью.

– С кем это ты там? – спросил я.

– Это я с кошкой, – отозвалась Анюта. – Муська ее зовут.

– Откуда у тебя кошка?

– Подобрала. Теперь их все выбрасывают, нечем кормить.

– А как у тебя с продуктами?

– Нам с Муськой хватает.

Анюта давно хотела завести кошку, но я возражал. Такие, как я, терпеть не могут домашних животных – быть может, за то, что собаки и кошки, тоже не похожие на людей, ничуть от этого не страдают. Я боролся с Анютиным пристрастием к кошкам мягко, но настойчиво – точно так же, как с ее привычкой есть рыбные консервы прямо из банки, Анюта их ела тайком от меня, но я, как и большинство монстров, отличался дьявольским обонянием и чуял, даже не приближаясь: пахло от Анюты после этого греха, как от кошки.

– Так, значит, хватает, – повторил я.

– А какое сегодня число?

– Двадцать восьмое февраля, – ответила Анюта и, помедлив, добавила:

– Три месяца и десять дней.

– Что ж ты ко мне не наведаешься? – спросил я.

Анюта растерялась.

– Что это вы такое говорите, Евгений Андреевич? – с запинкой проговорила она. – Не нужно так говорить.

– А что, нельзя? – спросил я. – Володя не разрешает?