Стеклянный ключ - [2]

— Боренька, — возопил нотариус, — я даже не знаю, была ли она покойной, а вы о высоком.

Помощник сделал умные круглые глаза.

— Милейшая Антонина Владимировна, — пояснил шеф, смилостивившись, — ровно два года тому ушла из дому, словно Лев Толстой из Ясной Поляны, оставив записочку, что жить более не желает, а завещание ее можно будет отыскать у меня. Там же и указано, что по истечении семисот тридцати дней, буде она не вернется к означенному сроку, ее следует признать умершей. Она всегда делала только то, что хотела, считала нужным или целесообразным, и никого не принимала в расчет. Ничьи планы на будущее, эмоции, чувства, даже сильную боль.

— И что потом?

— Не задавайте глупых вопросов, — бросил Оскар Степанович неожиданно устало и раздраженно.

Он скрылся в своем кабинетике, как преследуемый пиратами кораблик в спасительной гавани, и даже хлопнул дверью напоследок, что было уже вопиющим исключением из правил.

Пожилая секретарша, густо пахнущая сладким «Шипром» (где только достала?), торопливо поставила на серебряный подносик кофейник в мелкие розочки, маленькую чашку, несколько крохотных печеньиц на блюдечке, сливочник и положила три кусочка сахару, чайную ложку и пару салфеток с рисунком из фиалок. Поправила прическу, одернула костюм и аккуратно постучала, но Оскар Степанович не откликнулся. Либо не слышал, либо сделал вид, что не слышит.

— Хотите? — спросила секретарша у Бориса.

— Не откажусь, — пожал тот плечами и поднес чашку к губам. — Исключительный вы варите кофе, ради одного этого стоит тут работать до скончания веков. И отказываться от него — грех. Что это с ним, Елена Сергеевна?

Елена Сергеевна стучала на компьютере с такой скоростью и силой, будто то был старенький «Ундервуд», чьи клавиши нужно непременно вколотить в бумагу, чтобы добиться результата.

— Я, конечно, не люблю сплетен, — сказала она после долгой, многозначительной паузы, поджимая накрашенные кармином губы, — но у нас в конторе поговаривали, что Оскар Степанович давно и безнадежно влюблен в покойницу. Странная женщина — царствие ей небесное, конечно, если туда таких принимают. Удивительно, что такие пользуются невероятным успехом, а порядочные женщины остаются незамеченными, в тени. Не привлекают внимания.

И видно было, что она ревнует и даже не старается этого скрыть.

Борис охотно поддержал беседу:

— Завещание, между нами говоря, абсолютно ненормальное. Вы когда-нибудь слышали, чтобы квартиру запрещали продавать покупателям с одним глазом или — цитирую — с какой-нибудь старой и известной фамилией. Это, что ли, покупателю фамилию менять ради такого счастья? На кладбище не ходить и о покойной не скорбеть, ибо дух ее все равно пребывает в горних высотах и частично — с близкими; а тела как такового вообще не существует. Бред какой-то. Знаете, Елена Сергеевна, вот смотрел бы я сериал, точно подумал бы, что сценарист страдает творческим бессилием. Такое придумать — надо постараться. А они тоже хороши. Глазом не моргнули!

— А! — безнадежно махнула рукой Елена Сергеевна. — Привыкайте, Боренька. Тут что ни день, то сплошные сюрпризы. Как-нибудь улучим свободную минутку, да за хорошим коньячком я вам такое расскажу — обхохочетесь. Вот, кстати, о покойнице, — и она несколько раз быстро оглянулась и перекрестилась, будто боялась, не подслушивает ли их дух усопшей, пребывающий частично и тут, — вы знаете, что ее могила и памятник уже давно существуют? Все два года. На Байковом кладбище. Памятник какой-то известный скульптор делал — я фамилии не помню, но знаю, что он очень дорого берет за частные заказы…

* * *

Кстати, никто из описанных нами людей не заметил, что их аккуратно сфотографировал при выходе из конторы мужчина, сидящий за рулем синего «БМВ».

Они ругали погоду, им было не до того.

* * *

Врач разглядывал рентгеновские снимки неприлично долго. Он хмыкал, угукал, будто сонный филин; крутил их перед глазами, далеко отставлял руку, как человек, страдающий дальнозоркостью, и наконец спросил:

— Голубушка! Вы что, под танк попали?

— Ценю деликатность, с которой задан вопрос, Николай Сергеевич, — ухмыльнулась Татьяна. Впрочем, ухмылки этой — жесткой и невеселой — врач видеть не мог, ибо пациентка его как раз одевалась за ширмой. — Положим, под танк. Устраивает?

Врач резко изменил тон:

— Вы, наверное, и сами понимаете, что шансов у вас никаких. Я даже не стану голову морочить и что-то рекомендовать. Послушайтесь хорошего совета: не тратьте время, нервы и деньги. Поставьте Богу свечку, что вас вообще из этой мозаики сложили. И живите как живется.

Она вышла к столу, за которым он строчил в ее карточке какие-то непонятные закорючки. Всем известно, что почерк врача — иероглифы, недоступные даже гению Шампольона. Их можно продавать сотрудникам иностранных разведок под видом новых шифров и неплохо на этом зарабатывать. И потому она не смогла прочитать диагноз, хотя честно старалась.

Когда она возникла перед его глазами, он замер на несколько секунд, потом встряхнул головой и повторил:

— Живите всем на радость. Такие чудеса случаются раз в триста лет, поверьте двоечнику.

И протянул было руку, чтобы погладить по плечу, утешить. Но не посмел, отдернул. И долго еще, целый длинный приемный день все гадал, отчего вдруг испытал смущение и неловкость — он, врач, видевший, казалось, все. Это незнакомое ощущение его раздражало и вызывало досаду, ибо стояло поперек опыта и биографии, явственно указывая, что где-то есть другая жизнь. С возлюбленными, а не любовницами; нежностью и трепетом, а не примитивным желанием на три минуты ровно; трогательными отношениями, а не их постоянными выяснениями. И потому он кинулся к медсестре чуть ли не в ярости: