Стеклодув - [3]

— Как бы это сказать-то… Раньше, чтобы изменить чью-то эмоцию, мне нужно было понять её, а затем дотронуться до человека и как бы втянуть её в себя. А чтобы дать эмоцию, наоборот, вызвать в себе и вселить в другого человека, чтобы она прижилась. А когда мы сделали в школе этих малышек, я подумал — что, если использовать их как посредников? Эмоция или чувство похоже на поток энергии, и, если направить его не в себя, а в другое место, мне будет необязательно все время переживать эмоции других людей. Не знаю точно, как это работает… — спохватившись, он посмотрел на меня, — прости, лучше обсудим это в другой раз.

— Нет-нет, я поняла. Все же получилось, спасибо, — я забрала у него щенка и повертела в руках. — Раньше ты говорил, что вернуть эмоцию можно только снова пережив то, что к ней привело? А теперь, если я разобью это, то она вернется?

— Думаю, нет. По крайней, мере раньше вернуть эмоцию обратно я не мог.

Спустя два дня были похороны. Вереницы людей в черной одежде и с мрачной тоской на сердце тянулись в сторону кладбища, и я была среди них. Шагала рядом с матерью, спрятав за волосами лицо, ни на кого не смея поднять глаза. По правде сказать, освободившись от захлёстывающего мозг отчаянья и много часов обдумывая свои слова, я пришла к новой, спасительной мысли. Я не хочу оправдаться, наоборот, я обязана жить со знанием, что любое мое слово и действие — часть жизни другого человека, и я несу перед ним ответственность. И все-таки не я её убила.

Смерть состоит не из слов, а из звуков. В далекий гул сливается прощальная речь. Вдох, шаг, шелест рукава — тихие свидетели продолжающегося течения жизни, такие неуместные в эту минуту. Рвущимся эхом отдается в мозгу каждый заколоченный в крышку гроба гвоздь, как дьявольское напоминание итога, к которому неизменно приходит любая человеческая жизнь. Глухие удары горстей земли о дерево. И, наконец, вечный и зовущий скрип ствола и шелест кроны — тихий шёпот природы. Он звучит здесь прямо сейчас, будет звучать, когда и мы стройными рядами ляжем в землю, и когда не останется в этих краях ни одного человека. С такими мыслями провожала я свою подругу в путь, который она избрала.

— Знаешь, сколько раз я видел Алису, мне всегда казалось, что жизнь слишком тяжелое и безрадостное для неё занятие. И ставлю на то, что она бы не согласилась расстаться с этими чувствами, как бы я ни старался. — Мы с Яном медленно тащились к его дому. Весна, совершенно не озабоченная нашим горем, звенела в полную силу. Он размахивал пыльной рабочей курткой из стороны в сторону, а я скинула мучившие мои ноги туфли и брела по пыли босиком. Ян встретил меня после церемонии — на похоронах его не было. Во-первых, его там не ждали, а во-вторых, он терпеть не мог большие скопления людей, особенно если все они одновременно плакали. Похороны собственного отца стали для него настоящим социальным кошмаром.

— Это ты так себя утешаешь?

— Нет, это я так тебя утешаю. Это ведь не то решение, которое можно принять вечером за чашкой какао. Она шла к этому, и шла долго, и, я думаю, по-настоящему хотела умереть, — он замолчал, но спустя секунду его голос снова раздался. В моей голове. Я сосредоточилась, различать мысленную речь сложнее, чем настоящую. Обычно, люди думают сбивчиво и быстро.

«Никто в этом не виноват, — подумал он, — люди не умирают, потому что хотят на тот свет, они умирают, потому что ничто не держит их на этом. И мы не вправе…» Мысль оборвалась, как только Ян отвлекся на раздавшееся справа громкое протяжное кряканье. Наверное, в этот момент он тоже о чем-то подумал, но никаких других мыслей я, к счастью, услышать не могла. Прямо перед нами протопала здоровенная серая утка, а за ней по пятам, неуклюже переваливаясь, три смешных детеныша. Мы проводили их взглядами, и размышления Яна о жизни и смерти зазвучали снова, на этот раз вслух. Когда человек говорил вслух, его поток мыслей ослабевал, и я могла не обращать на них внимания.

— Человек чертовски одинок в мире. И даже те немногие любяще люди, которых мы можем назвать близкими, начинают бороться с нашей волей, стоит ей разойтись с их собственным миропониманием. Конечно, это важно, указать человеку верный путь, если по-твоему он ошибается, однако… понимаешь, если он хочет ошибаться, разве не священный дружеский долг поддержать его в этом?

Ян обладал потрясающим талантом не только создавать и разрушать чувства, но и облекать их в слова. Алиса не приходилась ему никем, и он не мог понять все, что было теперь у меня на сердце, но Ян делал очень важную вещь — он пытался. Я остановилась, посмотрела ему прямо глаза и положила руку себе на сердце (на этот раз я знала, где оно находится).

— Ян, на правах человека, считающего себя твоим другом, хочу торжественно пообещать, что всегда приму любое твое обдуманное решение, невзирая на то, согласна я с ним или нет.

Ему понадобилось всего три секунды, чтобы выплюнуть окурок и обдумать ответ.

— Я обещаю тебе то же самое, Лося, мой друг.

И жизнь двинулась дальше, оставляя позади наши непростые подростковые годы. Мы шли, а за нашими спинами заливались птицы и распускались цветы, украшая мир, который мертвые уже не увидят. Так моя безвременно почившая подруга позволила мне впервые заглянуть в глаза настоящему желанию смерти. Я пристально разглядывала его, пробовала эту мысль на вкус, в шутку примеряла на себя. Я и не заметила, как мысль, которую я так ненавидела слышать в чужих головах, стала частым гостем в моей собственной, составив отличную компанию угнетающему ощущению, что я никогда не смогу быть похожа на обычных, «ничегонеслышащих» людей.