Стекло - [36]

Местные, конечно, её нарушали. Летом они заходили далеко за Великана – там, на ничейных землях, на свет выползали из подлёдных галерей всевозможные животные, от каких-то неопределённых грызунов до гигантских медведей, мяса которых хватало на всю зиму нескольким поселениям. Но за границей не было поселений и схронов – последний мы миновали, не заходя, несколько часов назад (о том, что где-то под нами схрон, мы в очередной раз узнали от Проводника – самостоятельно найти тайники местных не представлялось возможным). Проводник говорил, что летом Стекло отступает далеко за границу – на несколько десятков километров, и местные ночуют там прямо на равнине, которая из снежной превращается в рыжую. Баба спросил тогда: «Как мы, что ли?» «Нет, – мягко улыбнулся Проводник, – не как мы. У них нет костюмов, Баба».

Проводник нагнулся к основанию ствола, провёл пальцами по его гладкой поверхности.

«Когда он был жив, они вырезали на нём свои начальные имена. Потом его поглотило Стекло, а имена остались там навсегда».

«Что такое начальные имена?» – спросил кто-то.

«Они меняют имя после рождения первенца. Если мальчик – новое имя оканчивается на «ча», если девочка – на «хи». А старое, данное родителями, жертвуют животному или дереву. Многие отдавали своё первое имя Великану».

На языке вертелся вопрос, который Проводнику задавали по нескольку раз в день, и он всегда терпеливо отвечал. Откуда он знает. Откуда. Но я сформулировал вопрос иначе.

«Ты бывал здесь раньше?»

«Нет места на Земле, где бы я не бывал», – ответил Проводник.

Невозможно было понять, сколько в этих словах правды и сколько – лжи.

Пока мы разбивали лагерь, Проводник молчал. Не отдавал распоряжений, не травил баек, а просто сидел у Великана и смотрел в никуда. Он чувствовал приближение Стекла – своей частицы, своего создателя, я бы даже сказал – себя самого. Возможно, я неверно интерпретировал его слова и его поведение в целом, но мне казалось, что по мере приближения к цели Проводник будет отдаляться от нас. Мы нужны ему как рабочая сила – без нас он просто не дошёл бы. Не смог бы прорезать лаз в схрон, не донёс бы провиант. Не то что он нас бросит по злому умыслу – просто по вознесении сын бога перестаёт мыслить как человек и воспринимать людей как равных. Проводник, собравший нас по образу и подобию апостолов, не распространял нашу роль на будущее. Он должен был завершить всё самостоятельно, а наш путь лежал обратно в быт, в юдоль скорби и отчаяния.

Я не уверен, насколько хорошо понимали это другие. И не мог спросить. Согласился бы я пойти за ним, приди мне эта мысль ещё в Хураане? Конечно. Разве у меня был выбор?

«Я расскажу вам историю об убегающем человеке», – сказал Проводник.

Он по-прежнему сидел у дерева, хотя столовая уже стояла, а Шимон и Болтун были внутри.

Потом он тяжело поднялся и пошёл в палатку. У меня создалось ощущение, что эту историю он придумывал на ходу, бегло, и потому выдерживал такую большую паузу между вступлением и сюжетной частью. Пока мы проталкивались сквозь шлюз, рассаживались, разоблачались, он сидел и чуть шевелил губами – так проговаривают недавно выученное наизусть стихотворение. Потом мы тоже уселись, я похлёбывал горячий чай и смотрел на него, не отрываясь, пытаясь прочесть по губам таинственный монолог – но ничего не мог рассмотреть.

– Да, – сказал Проводник, – простите. Я задумался. Но со мной это бывает. – Он улыбнулся.

Помолчав ещё немного, он начал.

– Много сотен, а может быть, и тысяч лет тому назад, когда никто ещё не знал, что такое Cтекло, а летом эта земля покрывалась зеленью, жил человек по имени Гыргол. У него была жена Тына и семеро детей – пятеро сыновей и две дочери. Старший сын вскоре должен был стать охотником и последний год пас оленей – ему стукнуло четырнадцать зим, и Гыргол смело отпускал его со стадом. Мальчик ни разу не опоздал, ни разу не ошибся, ни разу ни о чём не забыл – он был умным, старательным и ответственным. И ещё он никогда не лгал. Гыргол воспитал его так, что он всегда говорил только правду – даже если это служило во вред. Гыргол считал, что правда превыше всего, и не бывает такого, чтобы правдой можно было поступиться. Звали мальчика Лелекай.

Однажды утром Лелекай пошёл к оленям. Уже наступила весна, снег уходил, и на его месте появился ранний мох, а низкие кустики покрывались почками. Лелекай пересчитал оленей и обнаружил, что одного не хватает – ночью кто-то увёл его, или он сам сбежал, чего-то испугавшись. Сперва Лелекай хотел побежать и рассказать об этом отцу, но затем подумал, что, если он сам найдёт потерянного оленя, отец будет уважать его ещё больше – и Лелекай стал высматривать следы.

Вскоре они нашлись. Оленя действительно увели – отпечатки его копыт соседствовали с отпечатками человеческих ног. Вот тут бы Лелекаю одуматься и всё-таки пойти к отцу, но он, окрылённый открытием, пустился в погоню. Шёл он долго-долго и через несколько часов понял, что если пройдёт ещё чуть-чуть, то уже не сможет вернуться. Тогда он развернулся и пошёл обратно – но вскоре потерял свои же следы и остался один-одинёшенек посреди сендухи, всё одинаковое вокруг, куда идти – непонятно. Сел и горько заплакал. Наступал вечер, хотя по-прежнему было светло – тогда северное время делилось на полярный день и полярную ночь, и длились они по полгода. Лелекай попытался сориентироваться по травам, потом – по облакам, потом – по ветру, но ничего у него не выходило, вокруг была всё та же бесконечность, всё тот же мох, всё те же кустарники.