Стефан и Долбиков - [8]

— Я, Уль, почему и затеял этот разговор. Мне и самому стыдно. Так что с завтрева считай меня колхозником. — Усмехнулся. — Готовь должность.

— Спасибо, Стёж, что не осерчал на мои слова. А должность тебе такая: за старшего, куда пошлют. Завтра надо подковать лошадь, Волну, — расковалась. Сможешь? Потом проверить бороны — все ли исправны. И — чтоб не забыла — вставишь быку в ноздри кольцо — колоться, вражина, начал. Коровник надо подправить — обещают вернуть нам часть эвакуированного скота…

Ульяна говорила, загибая на руках пальцы, Стефан слушал. И было у них на душе сейчас легко и радостно, как, может, у щебетавших ласточек или у веселого скворца.

12

Сразу после майских праздников газеты сообщили о третьем Государственном военном займе. Для проведения разъяснительной работы в колхоз «Хлебороб» деревни Ивановка был направлен начальник станции Клинцы Долбиков. «Направлен», — это официально. На самом же деле Долбикову никуда направляться не нужно было: он с рождения жил в Ивановке, знал всех и вся, и о нем все и всё знали. Потому в райкоме решили: Долбикову работать будет легко, и общественная нагрузка никак не отразится на его служебных делах.

Вместе с уполномоченной райфинотдела Зотовой и председателем сельсовета Ховалкиной Долбикову предстояло участвовать в важной государственной кампании.

Инструктивное указание было таково: помнить, что заем — сугубо добровольное дело; размер займа должен исходить от доходов семьи; напоминать лозунг займа — внести в фонд Красной Армии трех-четырехнедельный заработок.

Долбиков со своими спутницами обходили дворы в предвечернее время, когда люди уже вернулись с колхозной работы и занимались своим хозяйством.

Начали с того конца деревни, где проживал Долбиков. Крайняя хата — Заугольниковых. Трое сирот: старшей сестре Шуре семнадцать лет, братьям-близнецам — по двенадцать.

Зашли. Поздоровались. Братья сидели за голым столом и жадно ели пареные бураки — только что вернулись из школы. Шура чинила мальчишечью рубашку. Она скомандовала братьям уйти со своими бураками за перегородку.

— Как, Шура, живете? — усаживаясь на широкую длинную лавку, участливо спросил Долбиков.

— Хорошо живем, — не задумываясь, ответила Шура, — Вот пенсию за отца нынче получили.

— Сколько?

— Семьдесят два рубля.

— О-о, нормально.

— Кстати, — вступила в разговор Зотова, — в, этом месяце районо выделяет одежду и обувь осиротевшим детям.

— Нам, может, помощи и не надо, — сказала на это Шура. — Может, есть более нуждающиеся?

Долбиков достал из кармана пиджака засаленную записную книжку. Спросил:

— Ты знаешь, Шура, зачем мы пришли?

— Знаю. Уговаривать, чтоб ребят в детдом отдала. Не уговаривайте: не отдам. Выращу одна, я ведь вполне взрослая. У меня, знаете, сколько трудодней уже? Шестьдесят семь! Это за зиму и весну, когда работы особой нету. А за лето еще поднажму. Так что прокормлю ребят, не беспокойтесь.

Зотова переглянулась с председателем сельсовета Ховалкиной, обе почувствовали неловкость. Ховалкина, сидевшая рядом с Долбиковым, шепнула ему в ухо:

— Давайте уйдем… Сироты все-таки…

— С твоей мягкостью нам план не выполнить, — ответил Долбиков и снова обратился к Шуре: — Ты слышала о новой займе?

— Слышала, как не слышать.

— Вот мы пришли подписывать.

— Тьфу, а я струсила: думала — уговаривать насчет ребят. Сколько с нас нужно?

— Дело добровольное, — сказала Зотова.

— Ориентируем на пятьсот рублей, — постучал по столу пальцами начальник станции.

— Товарищ Долбиков! — возмутилась Ховалкина.

— А чего? — недоумевала Шура. — Согласна на пятьсот, раз так надо. Пенсия ведь нам идет — вот и расплатимся.

— А что самим останется? — по-матерински прикрикнула на нее Ховалкина. — Одежду-обувку мальчишкам, да и себе, на что будешь покупать? Думай хоть, что говоришь!

— Хлеба в колхозе заработаю, продам…

— Заработаешь, — криво усмехнулась Ховалкина. — Оформляйте, — обратилась она к Зотовой, — заем на сто рублей.

— На двести, — вставил Долбиков.

— На сто!

— Я тоже такого же мнения, — поддержала Ховалкину Зотова.

Долбиков махнул на них рукой:

— Сердобольные. Погляжу я на вас, как вы будете выглядеть, когда отчитываться станем.

Шура при этом наивно моргала глазами.

— Можно б и на двести, жалко, что ли?

После Заугольниковых комиссия направилась к Анисиму Горбатому, покалеченному еще в детстве неказистому мужику, отцу девяти детей. Анисим всю жизнь пастушил, готовился он и к новому сезону. Правда, деревенского схода, на котором утверждаются пастух и договор с ним, еще не было, но он должен состояться вот-вот, на днях, и Анисим готовился к нему. Как? А подбивал стариков, чтоб они словечко замолвили, когда размер оплаты будут обговаривать: пусть-де останется он довоенным. Анисим в свою очередь обещал старикам магарыч.

Когда комиссия зашла в тесную низкую хату, Анисим сидел на конике и плел кнут. Разглядев гостей, он зычным голосом вытурил детей на улицу. А жене сказал:

— Иди корову напои.

Долбиков решил действовать без предисловий, в открытую.

— Мы к тебе, Анисим Гаврилович, по поводу займа.

— Догадался, — щурясь от самокрутки, сказал Анисим. — И сколько предлагаешь?

— Пятьсот.