Стефан Цвейг - [6]

Цвейгу остался неясным политический смысл переживаемого им исторического периода: нарастание империалистических противоречий, приведших капиталистическую Европу к мировой войне 1914-1018 годов, обострение классовой борьбы внутри буржуазного общества проходили мимо его внимания. Он ограничивался критикой обесчеловечивающих сторон капиталистической цивилизации и антигуманистических идей ее апологетов и не поднялся до политически осмысленного протеста против усиливающейся империалистической реакции, подчинявшей себе все более широкие области интеллектуальной жизни. Общественные симпатии сближали Цвейга с прогрессивными кругами интеллигенции, развивавшей реалистическое искусство и отстаивавшей гуманистические идеалы. У Цвейга устанавливаются личные связи с Роменом Ролланом, известным бельгийским художником Францем Мазерелем, писателями Жаном-Ришаром Блоком, Францем Верфелем и многими другими виднейшими деятелями литературы и искусства.

Несмотря на то что у передовых представителей культуры, с которыми сблизился Цвейг, были различные общественные взгляды, в тот период их объединяла вера, искренняя и наивная, в возможность одной проповедью гуманизма остановить напор реакционных сил. Эта вера составляла суть общественных взглядов и самого Стефана Цвейга. И когда он обращался к образам великих художников прошлого, стремясь привлечь их творческое наследие к идейной борьбе современности, то в соответствии с особенностями собственной идейной позиции он подчеркивал в прогрессивных культурных традициях прежде всего их этически-нравственную сторону. Кроме того, Цвейга интересовали не только итоги деятельности великих мастеров прошлого, но их личности сами по себе, их внутренний мир, к изображению которого писатель подходил с меркой и приемами, характерными и для его художественных произведений. Поэтому уже в самом принципе, положенном в основу замысла серии биографических очерков, при бесспорной прогрессивности цели, поставленной перед собой Цвейгом, содержались односторонность в оценках культурного наследия и отступление от историзма.

Видя темные стороны действительности и критикуя их, испытывая давление империалистической идеологии и ведя с ней борьбу, но не придавая значения явственным симптомам близящейся грозы, Цвейг со страстью отдается служению "религии гуманности", надеясь, что идеи человечности явятся той плотиной, которая остановит стихию социального зла, начавшего подмывать фундамент европейского мира, казавшегося ему незыблемым и прочным. "Действительно, мы с недоверием взирали на огненные письмена, появлявшиеся на наших стенах..." - писал Цвейг в мемуарах "Вчерашний мир", характеризуя умонастроение передовой европейской интеллигенции в годы, предшествовавшие первой мировой войне. "Мы надеялись на Жореса, на Социалистический Интернационал, мы думали, что железнодорожники скорее взорвут все рельсы, чем позволят отправить своих товарищей как пушечное мясо на фронт; мы рассчитывали на женщин, которые откажутся принести в жертву Молоху своих детей и мужей; мы были убеждены, что духовная, моральная сила Европы с триумфом проявит себя в критический миг. Наш общий идеализм, наш оптимизм, обусловленный прогрессом, позволял нам видеть и одновременно презирать общую опасность".

Но эти прекраснодушные мечты рассыпались в прах, когда прозвучал выстрел в Сараеве. Социалистический Интернационал мгновенно благословил начавшуюся войну; Жореса сразила пуля наемного убийцы; депутат германского рейхстага Карл Либкнехт, пользовавшийся правами неприкосновенности, был заключен в каторжную тюрьму; поля Европы заволокло дымом и гарью, миллионы здоровых мужчин - цвет наций - были брошены в огонь, лик земли избороздили, словно морщины, бесконечные окопы; мастера европейской культуры, признанные защитники человечности, ранее проповедовавшие мир и братство народов, забыли прежние клятвы и превратились в бардов войны, воспевавших вместе со своими вчерашними противниками кровь и убийство, требуя войны до победного конца. Лишь немногие голоса в Европе тех лет поднялись против повального безумия. Вначале они звучали негромко: гул пушек, визг шовинистической прессы заглушали их. Из нейтральной Швейцарии раздались страстные и скорбные слова Ромена Роллана, призвавшего народы, правительства и интеллигенцию внять зову разума и остановить войну.

Совестью Европы стал доселе мало кому известный французский писатель, и, несмотря на препятствия, чинимые цензурой, вопреки угрозам и оскорблениям, он смог объединить вокруг себя многих людей, считавших, как и он, войну преступлением против человечества.

Позже среди деятелей культуры появятся другие противники войны, которые резче, смелее и правильнее, чем он, осудят и войну и тот общественный строй, который породил ее; но в то исторически ответственное время, когда империалистическая идеология торжествовала свою победу, Роллан спас честь демократической европейской интеллигенции, став выразителем ее лучших сил и защитником ее завоеваний. Стефан Цвейг - в этом его бесспорная общественная заслуга и свидетельство честности его взглядов - безоговорочно перешел на сторону убежденных противников войны и выступал вместе с Ролланом в защиту идей мира и справедливости.