Стая Тамерлана - [80]

С тех пор, как профессор нашел ключ к обузданию таящейся в его собственной мебели вражьей силы, жизнь дарила ему одни радости. Жуткие сны не беспокоили, рейтинговые очки сами прыгали в копилку новоявленного кандидата, и вот теперь поддержка свалилась как будто с небес. У Анатолия Валентиновича хватало лукавства не сообщать публично о недавно обретенных им способностях. Какой-то непораженный край сознания его раздвоившейся личности все еще бдительно контролировал речевую продукцию, отфильтровывая все шокирующее средние умы. «Непременно сочтут за сумасшедшего», — догадывался он. Особенно, по мнению сохранного мозгового участка, опасно было до поры говорить про тайну глаз важных персон. Увлеченный ею, Каретников превратился в страстного телемана. Целыми вечерами просиживал перед экраном, вылавливая из эфирной каши физии, принадлежащие различным особям российской политической фауны. Впивался в зрачки очередному экземпляру и вслушивался, ожидая включения где-то в глубинах черепа крошечного магнитофона с записанным на нем единственным словом. И оно раздавалось. «Сари!», — звучал каркающий вороний голос. И орбиты исследуемого уже не заключали в себе больше равнодушных глазок, а горели лютым нечеловеческим огнем. Ученый завел книжку, в которую аккуратно вписывал фамилии проявившихся оборотней. Однако его дар имел один существенный изъян. Недостаток заключался в том, что истинную сущность политика профессор мог раскрыть лишь тогда, когда тот мельтешил в телевизоре. В условиях реальной жизни эти существа по-прежнему оставались загадкой. Окунувшемуся в политику Анатолию Валентиновичу довелось встретиться с парой депутатов. Они фигурировали в его списке. Но при личном общении их сытые глаза никак не трансформировались, и не раздавалась тревога, продуцируемая встроенным в его мозг высокочувствительным датчиком.

Каретников долго ломал голову над поисками выхода из этого положения. Конечно, можно было зафиксировать изображение человека камерой, а затем просмотреть запись. Но такой путь был медленным. Анатолий Валентинович же был максималистом. Ему хотелось быстрых результатов, причем в масштабах страны. А на такой территории этот подход, если задаться целью оценить всех политиков и чиновников, даст окончательный результат через несколько лет. Ведь сколько надо объездить, заснять и просмотреть? Непосредственное распознавание тоже займет много времени, но все же исключит применение технических средств и сэкономит время таким образом. И вот как-то, сидя у телевизора, он в очередной раз услышал запечатленный в сознании выкрик мрачной птицы. И впервые с момента окончания горячки подумал о человеке, обладающим таким своеобразным голосом.

Жестокие ристалища в лесном ресторане «Свеча», нанесшие глубокие раны психике историка, после болезни и последовавших за ней перипетий отодвинулись в памяти на дистанцию, которую можно приравнять к нескольким годам. Они как бы подернулись изолирующей пленкой, защищающей чувства от ранящих переживаний прошлого. Так вспоминают давно умерших близких — с печалью и сожалением, но без разрывающей боли в сердце и без жгучей влаги на веках.

Если бы кто-нибудь еще две недели назад предложил Каретникову наведаться в «Свечу», он, возможно, погрузил бы ученого в новый транс. Но теперь профессор сам пожелал увидеть Тамерлана. В рамках его бреда родилась и тут же приняла форму аксиомы идея о том, что маленький псарь, превосходно знающий природу своих необузданных воспитанников и не раз заглядывавший на самое дно их темных душ, столь же хорошо разберется и в людях, отличающихся сходными наклонностями.

* * *

В тот день, когда Атрек навел шороху в загородном ресторане, жизнь там стала просыпаться лишь к полудню. Часов в одиннадцать какие-то люди попытались найти в пустом зале хоть одного работни-ка общественного питания. Вероятно, хотели есть. Неудачно — ни гардеробщика, ни официанта, ни швейцара — никого. Наткнулись на бездыханную кухонную рабочую и враз заторопились. Прихватив с собой, очевидно на память, сервировку двух столов, включая скатерти, заезжие покинули опустевшую «Свечу».

В районе двенадцати около кухонной двери возник раб. Дальше его никогда не пускали. Он долго вскрикивал, ломая слова, пока крышка одной из больших кастрюль не приоткрылась и оттуда не высунулась физиономия шеф-повара. Убедившись, что опасность миновала, повар кое-как очистил штаны и ботинки от фрагментов котлет по-киевски, минут пять набирался храбрости и затем, ступая бесшумно и ежесекундно приседая, словно заправский партизан, достиг большого зала и обратился в стоящий на эстраде микрофон. Его подвиг не остался незамеченным: громогласное провозглашение свободы вызвало в ресторане повсеместные шевеления. Сам герой тут же потерял сознание от собственной дерзости и последовавших за ней многочисленных шумов, неправильно им истолкованных. Охи и ругательства, тем не менее, звучали приглушенно. Люди старались быстрее покинуть страшное место. Надо отдать коллективу должное — он проявил завидную солидарность — всех замеченных пострадавших вынесли. Их запихали в фургон, привезший в ресторан коробки со спиртными напитками. Выброшенное зелье оставили валяться на земле, и никто ни разу не обратил внимания на раскатившиеся под ногами бутылки с водкой, коньяком и виски — такая невероятная стойкость пробудилась в людях. Физически здоровые работники набились в стоящие у входа автомобили. Шеф-повар, уподобившись капитану терпящего бедствие судна, покинул ресторан последним. Он запер двери главного входа и только потом затрусил к ожидавшей его машине.