Стая - [4]

Когда они вышли на улицу, совсем стемнело. Высоко над головой ослепительно сияли необычной формы лампы на тонких, изогнутых штангах, в их молочном свете меркли магазинные витрины. Прохожих было много: кончался рабочий день.

Некоторые здоровались с Федченко. Оттенки приветствий были самые разные: от полного дружелюбия и даже неприятного подобострастия до совсем холодных. А кое-кто отворачивался, делал вид, что не замечает участкового уполномоченного. Но тот лишь усмехался в усы, остальным отвечал солидно и сдержанно, двоим же с особой благосклонностью, удостоив даже короткого разговора.

Виктор размышлял над словами Федченко. Неужели в том доме действительно нет даже признаков группы? Марина Васильевна хоть и очень сбивчиво, но все же дала точные признаки надвинувшейся беды. Хороший, казалось, парень вдруг теряет равновесие и катится, катится... Что за причины? Может быть, случайное знакомство? Или на работе? Или... Но все-таки какой-то «страшный» человек с группой или без группы есть. «Ну, погоди,— мысленно обратился он к Толику.— Погоди. Я скоро все узнаю о тебе, и тогда мы поговорим как мужчина с мужчиной. Кстати, что ты там выкинул в институте, интересно знать?»

— Ну вот,— прогудел над ним бас Федченко.— Вот мы и пришли, милый человек.

Они стояли перед распахнутыми металлическими воротами, за которыми тонул в темноте обширный двор.

Указывая куда-то рукой, Федченко добавил:

— Вон и Семен Матвеич с супругой сидят. Можешь потолковать. Они чесать языком любят.

«Что он там видит?» — удивился про себя Виктор, но на всякий случай предупредил:

— Скажете, что я с соседней фабрики, из дружины. Насчет культмассовой работы. Чтобы потом разговоров не было.

Они двинулись в глубь двора. И когда глаза привыкли, двор показался не таким уж темным. Слабый рассеянный свет наполнял его, свет этот лился из освещенных окон окружающих домов, от лампочек над бесчисленными подъездами, он исходил, казалось, даже от белого, снежного покрова под ногами.

Двор был полон звуков, близких и дальних. Дальние были привычным фоном, близкими двор жил, это были его звуки. Музыка, ребячьи возгласы, голоса взрослых, чей-то свист, шорох полозьев по снегу.

Виктор различил длинную скамью за деревьями, увидел желтоватое пятно света на снегу и, наконец, столб посреди этого пятна и неяркую лампу на нем. На скамье виднелись две темные фигуры. Люди беседовали о чем-то.

— Мое почтенье,— прогудел, подходя, Федченко.— Как здоровьице?

Семен Матвеевич оказался общительным и говорливым. Когда разговор свернул на ребят во дворе и коснулся как бы невзначай Толи Карцева, Семен Матвеевич убежденно сказал:

— Паренек скромный. Не нагрубит старшим, не обидит младших. Тихий паренек, что говорить. Если и постоит тут с кем...

— Друзья?

— А что же, он неживой по-вашему? — недовольным тоном спросил Семен Матвеевич.

— Друзья должны быть,— ответил Виктор.— Обязательно. Хорошие, конечно.

— Вот и я говорю.

— У меня тут спокойные хлопцы живут,— басовито вставил Федченко.— А иначе разговор короткий.

Семен Матвеевич заметил ворчливо:

— Всякие имеются. И посторонние захаживают. Совсем не ангелы, доложу.

— И наших, случится, обижают,— добавила сидевшая до того молча его супруга.— Вот хоть как с Толей вчера. Ударили ведь его.

— Карцева? — насторожился Виктор.—Кто же это? И за что?

— Понятия не имею и кто и за что. Я вот тут сидела, а они вон оттуда шли.— Женщина махнула рукой по направлению к воротам.— Идут, потом остановились, тот его спросил чего-то — и р-раз!..

— Кто?

— Да, тот, чужой, значит. И пошел себе. А Толик, бедный, вон до той скамейки добрался, чуть не плачет. И кровь по лицу размазывает. Я уж ему платок дала. Спрашиваю: «Кто это тебя?» А он говорит: «Ладно, Серафима Андреевна, сами разберемся».

— А какой из себя тот, чужой?

— Как сказать? Ну, невысокий, плотный, пальто черное, волосы светлые, без шапки был. И ведь немолодой, а с мальчишкой связался. Да вы еще у Зои спросите, вон с коляской сидит. Она его в воротах встретила.

Виктор даже боялся поверить, что появилась первая ниточка. По опыту он уже знал: то, что идет само в руки так быстро, с такой легкостью, чаще всего оказывается несущественным и может лишь увести в сторону от главного. Чаще всего, но порой...

И Виктор слушал, стараясь не упустить ни одной детали, запомнить каждое слово. В его работе все может пригодиться, и наперед в ней ничего предсказать нельзя. Потом встал и сказал, что хочет расспросить ту женщину о вчерашней драке.

— Зоя, говорите, ее зовут?

Молодая женщина, мерно покатывая возле себя коляску, с возмущением рассказывала ему:

— ...Ударил, понимаете, и идет прямо на меня как ни в чем не бывало! Я ему говорю: «Ты как смеешь драться, паршивец эдакий!» А он...

— Это вы взрослому человеку так? — удивленно спросил Виктор.

— Сопляк он еще, а не взрослый человек! А мне говорит: «Ты, тетка, помалкивай». Ну, тут уж я...

— Постойте! Но какой же он был из себя?

— Как так—какой? — Женщина на секунду задумалась.— Ну, длинный, в клетчатом пальто, чернявый такой, наглец.

— В шапке? — на всякий случай спросил Виктор.

— Ага. В черной такой «москвичке».