Ставка на совесть - [2]

Шляхтин напомнил:

— Оцепление выслано?

— Выслано.

— Не позаснут они там? — легкая ирония вплелась в официально строгий голос полковника.

— Стрельба не даст, — тем же ответил Хабаров.

— Разбудишь ты солдата стрельбой… Ну что ж, начнем, пожалуй. Кто так сказал? Суворов?

— Нет, Ленский Онегину.

Командир полка недовольно покосился на затянутую ремнями ладную фигуру комбата с белевшим на груди ромбиком академического значка и неуступчиво молвил:

— Суворов тоже говорил. Вызывай командиров, — распорядился Шляхтин и направился на КНП[1], оборудованный на небольшом взгорке и искусно замаскированный кустиками и сеткой.

Первыми в окоп КНП явились командиры средств усиления — танкист и артиллерист. Командир стрелковой роты пришел последним. Приложив руку к виску, он стал докладывать, шумно выпуская воздух:

— Товарищ полковник, командир первой роты капитан Кавацук…

Шляхтин нетерпеливым жестом, будто отгоняя комара, прервал доклад и громким, слегка хрипловатым голосом произнес:

— Слушайте боевой приказ!

Кавацук достал из полевой сумки большой потрепанный блокнот и карандаш, принял положение «смирно» и не мигая уставился на командира полка. Одутловатое лицо Кавацука было неподвижно, как маска. Казалось, капитана не удивляло ни то, что его роте предстоит наступать на «противника», который занимает подготовленную заранее оборону и, конечно, окажет упорное сопротивление, ни то, что все это будет происходить ночью. И только когда Шляхтин, вытянув, как Чапаев на тачанке, руку, показал направление, в котором должна наступать рота, и объект атаки, Кавацук повернул голову в сторону безжизненного «поля боя». Записал Кавацук лишь сигналы. Все остальное ему было привычно знакомо. Он знал, что, выслушав боевой приказ, выдвинется на исходную позицию и поставит задачи командирам взводов, которые доведут эти задачи до командиров отделений, а те — до солдат. И каждому станет ясно, где, когда и что делать… За пять лет командования ротой вся последовательность этой предбоевой работы прочно осела в сознании Кавацука. Да и само «поле боя» не таило для него ничего неожиданного, как не раз читанный учебник.

3

Рота занимала исходную позицию. Солдаты, пригнувшись, пробегали по ходам сообщения, ныряли в траншею и как бы растворялись в ней. Но тотчас то в одном, то в другом месте над бруствером осторожно приподымалось полушарие каски и в сторону «противника» направлялся ствол автомата или пулемета. Вскоре движение в окопах прекратилось. Все замерло в ожидании. Кочковатая, взъерошенная травой и кустами поверхность полигона сделалась черной и ровной. Лес преобразился в зубчатую стену, тоже черную и плоскую, как тень. Зажглись звезды. Свежий ветерок скользнул по мокрому полигону, влетел в траншею и, заплутавшись в ее изломах, стих. Наступила ночь. Лишь на западе, над самой кромкой леса, небо еще теплилось слабой желтизной угасшего дня.

Вдруг впереди траншеи конвульсивно замигал огонек. Это ожил «противник», обозначенный мишенями. И тотчас в ответ из ствола пулемета расходящимся снопом вырвались жесткие красные струйки, и гулкая прерывистая очередь врезалась в тишину. Мигание мишени прекратилось. Смолк и пулемет. Только из леса перекатно отозвалось убегающее в чащу эхо.

Снова часто заалели «мигалки». Подсвеченные ими, из темноты проступили неясные очертания мишеней. Загремели торопливые выстрелы. Близ траншей тугой удар фугаса разнес темноту. Через несколько секунд — опять красноватый всплеск пламени и новый взрыв. И пошло… «Противник» начал артиллерийский обстрел.

Напряжение боя нарастало. И вот в то время, когда солдаты с охотничьим азартом ловили на мушку появлявшиеся то в одном, то в другом месте мишени, надсадно завыла сирена.

— В укрытие! В укрытие! — пронеслась многоголосая команда.

— Ох, и жахнет сейчас! — с ребячьим восторгом воскликнул Сутормин. Он и Ващенко лежали на дне траншеи, голова к голове. Ващенко солидно ответил:

— Привыкай. Теперь атомная бомба нормальным оружием считается.

— Ничего себе: как даст, скажем, по нашей роте — один пшик останется, — не согласился Сутормин и тут же: — Вот бы посмотреть, что там, наверху.

— Голову оторвет.

— Но бомба не настоящая!

— Та не бомба, а посредник. Придет и скажет: «Рядовой Сутормин, тебе капут».

Сутормин тихо засмеялся. Но через секунду серьезно сказал:

— Как думаешь, Сень, не запретят атомное оружие, как газы?

— Не знаю.

— А что у вас в верхах, среди ефрейторов, про это говорят?

— Брехло ты! — в сердцах отозвался Ващенко и вдруг схватил товарища за руку: — Дывись!

Небо над ними озарилось багровым сполохом, и через несколько секунд оглушительный грохот потряс землю. Раздался сигнал боевой тревоги. Солдаты вскочили. Быстро заняли свои места в окопах.

Началась артиллерийская подготовка. Взрывпакеты рвались по всему переднему краю обороны «противника». В звездное небо, искрясь, с шипением взлетали ракеты. Лопаясь, они горели зеленоватым светом, выхватывая из темноты белесо дымящийся разрывами полигон. Стрелки усилили огонь по высвеченным ракетами мишеням. Трассирующие пули, рикошетируя, рубиновыми осколками разлетались в разные стороны и гасли в темноте.