Ставка на совесть - [15]

— Ты что это честной народ жульем обзываешь?

— Когда проворуется, поздно будет.

— Неверную линию гнешь, Иван Прохорович, — видеть в людях только черное.

— А на розовое не́ черта глаза пялить, оно напоказ.

— Откуда такая подозрительность? — Ерохин склонил голову набок и сощурил глаза.

— Не подозрительность это, Олег Петрович. Для меня дороже солдата нет никого, о нем пекусь, — не отводя взгляда от глубоко посаженных глаз начальника политотдела, ответил Шляхтин.

Он говорил правду. И Ерохин это знал. Но все равно не преминул, как он шутя говаривал, «подхлестнуть вожжой крутонравого мужика»:

— Учти, партийная комиссия давно на тебя зубы точит.

— За что?

— За хамское отношение к людям, — миролюбиво ответил Ерохин и даже улыбнулся, словно речь шла о чем-то несущественном и забавном. Он всегда так разговаривал со Шляхтиным, тот даже не успевал обижаться. Лишь потом, наедине с собой, начинал постигать смысл услышанного, но воспротивиться, сказать что-то в свою защиту было уже некому.

Укор начподива задел Шляхтина за живое. И будь Ерохин поблизости (он успел уже уйти), Шляхтин сказал бы ему: «Нет уж, дорогой товарищ, сюсюкать с подчиненными не в моей натуре и себя мне не переделать — принимайте, какой есть, коль доверили мне полк. Я командир, я за все в ответе. Мне лучше знать, что делать и как себя вести».

Ивану Прохоровичу казалось, что лишь он один по-настоящему болеет за полк. Другие же — только так, для вида. Изменить это ошибочное представление о человеческой порядочности Иван Прохорович не мог, хотя временами смутно сознавал свою неправоту. Слишком много видел он такого, что на веру принимал за добропорядочное, но что на деле оказывалось далеко не таковым. Жизнь есть жизнь. Одних она учит мудрости, других — подозрительности. Шляхтину в большей мере досталось второе. «Не подведет тебя только твоя собственная персона, и то если не пьяна и не больна», — стало одним из его житейских принципов. Правда, с этим принципом случалось глотать горькие пилюли, но Шляхтин, проглатывая, упрямо стоял на своем.

В танковом парке командир полка пробыл до обеда, дал зампотеху взбучку за неорганизованность в обслуживании техники и приказал немедленно устранить неполадки. На обратном пути Шляхтин зашел в солдатскую столовую. Это было просторное помещение с двумя рядами длинных столов, застланных голубой клеенкой; под потолком плавал влажный пар; остро пахло щами. Полковник остановился возле первого стола, и улыбнулся дружно орудовавшим ложками солдатам:

— Ух, работают! Если б окопы с таким усердием рыли!

— А мы и там не отстаем, — нашелся шустрый ефрейтор.

— Язык проглотишь…

В это время открылась дверь, и вошел солдат в замасленной гимнастерке. Увидев полковника, он попятился назад. Но Шляхтин уже заметил его:

— А ну, вернитесь!

Солдат боязливо приблизился к командиру полка.

— Почему без строя? — грозно спросил Шляхтин.

— Машину приводил в порядок, — пролепетал опоздавший. На его погонах были эмблемы водительского состава.

— А для кого распорядок дня?

— Виноват… Хотел управиться.

— Командир здесь?

Шофер пошарил глазами и кивнул в сторону третьего от двери стола:

— Вон, сержант Бакулаев.

Шляхтин подозвал сержанта и спросил, правду ли говорит его подчиненный. Сержант ответил утвердительно. Шляхтин пригрозил:

— Проверю. Если не так, смотрите мне… — и прошел в глубь зала. Там уже принялись за второе блюдо. Шляхтин поинтересовался:

— Как сегодня обед?

— Первое что надо, а второе не того… — ответил один из обедавших.

— Ну-ка, ложку, — потребовал Шляхтин. Отведав из миски солдата капустной солянки и вернув владельцу ложку, он обернулся к дежурному по кухне:

— Повара ко мне!

Повар, молодой краснощекий атлет в белом халате и колпаке, прибежал, как по тревоге.

— Почему солянка стельками отдает? — потребовал ответа Шляхтин. Зал взорвался смехом. Сконфуженный повар начал тянуть что-то насчет плиты, на которой все подгорает, но Шляхтин оборвал:

— Хватит зубы заговаривать. Где завстоловой?

— Здесь, товарищ полковник, — вынырнул из-за спины дежурного маленький кругленький человечек. Шляхтин посмотрел на него с нескрываемой иронией и ядовито-спокойным голосом сказал:

— Даю два месяца сроку, чтоб за это время все ваши повара сдали нормы на значок ГТО. А то вконец обленились. Глядите, какой у этого молодца животище — будто глобус проглотил, — и под общий смех ткнул повара пальцем в живот и сам засмеялся.

Из столовой Шляхтин повернул в автопарк. И хотя понимал, что проще отдать распоряжение: проверить и доложить (в другое время он так и поступил бы), все-таки он сам пошел туда, потому что вчерашний случай с задержанным у пивной шофером как бы сигнализировал: у автомобилистов не все ладно!

Предположение Шляхтина подтвердилось. Выходя из парка, он столкнулся с запыхавшимся командиром автороты: видимо, оповещенный о внезапном визите командира полка, он бросил обед и прибежал в свое заведование. Шляхтин заложил руки за спину и двинулся на капитана:

— Опять двадцать пять… Почему в подразделении творится черт знает что?

— Виноват! — Капитан, вытянувшись, боязливо смотрел на полковника.

— Это я сам знаю… Чья машина тридцать один сорок восемь?