Ставка на мертвого жокея - [39]

За окном раздался выстрел. Берт, повернув голову, прислушался: прогремел второй.

— Вот это да! — воскликнул Берт, облизывая губы. — Никогда не забуду эту замечательную куропатку, которой мы угощались вначале!

Встал, озираясь, в своих хлопающих по ногам пижамных штанах: просто мальчишка, с неплохими перспективами попасть в сборную колледжа, — если усиленно кормить в течение года. Когда призывался в армию, выглядел неплохо, — круглолицый, щеки полные, — а демобилизовался в мае — превратился в длинного, худущего парня, с круто выпирающими ребрами. Если Марте хотелось его подразнить — сравнивала с английским поэтом в плавках. Берт подошел к окну, стал смотреть на горы, море, щурился на солнце. Мунни стал рядом.

— Ты прав, — признал Берт. — Только идиоту может прийти в голову дурацкая идея возвращаться домой в такой славный денек. Пошли к Марте, скажем, что путешествие продолжается.

Друзья быстро облачились в хлопчатобумажные штаны и теннисные рубашки, надели легкие испанские туфли и поднялись наверх, к Марте. Вот они уже в ее комнате — не стали утруждать себя стуком. Под порывами ветра одна из ставен громко хлопает по окну, но на Марту это, по-видимому, не действует — спит себе спокойно, свернувшись калачиком, из-под одеяла виднеется одна макушка, с темными, коротко стриженными, спутанными волосами… Подушка валяется рядом, на полу…

Мунни и Берт молча стояли, глядя на эту свернувшуюся под одеялом фигуру, оба в эту минуту убежденные, что другому невдомек, о чем он сейчас думает.

— Ну-ка, просыпайся! — тихонько произнес Берт. — Тебя ждут слава и величие! — наклонился, постучал пальцем по выглядывающей макушке.

Мунни почувствовал, что кончики его собственных пальцев задергались, словно от электрического заряда.

— Оставьте, прошу вас! — Марта не открывала глаз. — Охота вам меня беспокоить, когда еще глубокая ночь…

— Что ты? Уже почти полдень! — Мунни прибавил часика два. — К тому же нам нужно сообщить тебе нечто важное.

— Сообщайте, — сонно разрешила Марта, — и отчаливайте.

— Видишь ли, у толстяка, — начал объяснять Берт, стоя у ее изголовья, — возникла одна идея. Чтобы мы все остались здесь, покуда не зарядят дожди. Ну, что скажешь?

— Само собой, — сразу согласилась Марта.

Берт и Мунни улыбнулись друг другу — как все же хорошо они ее знают!

— Марта, — провозгласил Берт, — ты единственная на свете оставшаяся в живых замечательная девушка — само совершенство!

И они вышли из комнаты, чтобы не смущать ее, — пусть одевается.

Встретили они Марту Хольм во Флоренции. Судя по всему, у нее представления о том, какие музеи и церкви нужно обязательно посетить, точно как у них — они постоянно сталкивались с ней в этих местах. Бродит одна; вероятно, американка; как выразился Берт, «еще не видел такой красоты»; в конце концов они с ней заговорили. Хотя впервые такая идея, наверно, пришла в голову Мунни в галерее Уффици, в зале, где были выставлены картины Боттичелли. Несмотря на коротко, довольно небрежно подстриженные черные волосы, он сразу нашел ее похожей на «Весну» Боттичелли: высокая, стройная, молоденькая, словно девчонка, с изящным, узким носом и глубокими, умными глазами, подернутыми пленкой грусти, — весьма опасными. Его здорово смущало, что в голове у него бродят такие мысли об этой совершеннолетней американке, которая год проучилась в престижной школе Смита и носит брючки в обтяжку. Но поделать с собой ничего не мог и никогда в этом не признавался самой Марте и, конечно, не говорил ни слова Берту.

Марта знала массу людей и в самой Флоренции, и в округе (позже выяснилось — знала многих практически в любом месте); пригласила их на чай в Фьезоле, на одну виллу с бассейном, потом на прием, где Мунни даже станцевал с графиней. В Европе Марта провела уже два года, отлично знала, какие места непременно нужно посетить, а какие просто пустые приманки, свободно говорила на итальянском и французском и, если ее просили, была готова через минуту; не канючила и не жаловалась, когда нужно пройти на своих двоих несколько кварталов; весело смеялась шуткам Берта и Мунни, да и своим тоже; не хихикала, не плакала, не надувала сердито губки, и потому Мунни совершенно справедливо, по его мнению, ставил ее на голову выше всех других знакомых девушек.

Молодые люди провели вместе три дня во Флоренции, собирались после этого ехать в Портофино, а потом во Францию, и двум друзьям казалась непереносимой сама мысль бросить ее, оставить одну.

Насколько Мунни и Берт понимали, никаких своих планов у нее не было. «Скажу матери, — объясняла им Марта, — что занимаюсь на курсах в Сорбонне»; это, собственно, очень близко к истине, по крайней мере зимой. Мать ее жила в Филадельфии, трижды в своей жизни разводилась и время от времени, по словам Марты, присылала ей свою фотографию, чтобы она, когда окончательно вернется домой, не испытывала растерянности, если вдруг не узнает родную мать.

Мунни с Бертом все серьезно и детально обсудили. А теперь все трое сидели за столиком в кафе на Пьяцца дель Синьория и, заказав по чашке кофе, делились с ней своими планами.

— Вот что мы решили, — взял на себя инициативу Берт, а сидевший рядом с ним Мунни только кивал головой в знак согласия с товарищем. — Компания «Брук карбой», которая занимается организацией туров по Европе по выбору клиентов, может воспользоваться твоими услугами в качестве переводчика, агента, предлагающего хорошие отели, и главного дегустатора чужеземных блюд. Не говоря уже о твоем женском обаянии, столь необходимом в мужской компании. Как тебе такая перспектива?