Статус неизвестен - [21]

— Ты получишь все по максимуму.

Валерий Самородов добрел мгновенно:

— Роззел, поднеси свою багровую лысину поближе к экрану и я ее поцелую.

— Охотников меня отблагодарить всегда было такое множество, что я рано полысел из за своей доброты.

— Тогда, может быть, в другом теле и в другой жизни?

— И не мечтай.

Длинный, долгий взгляд пронизывал заводь по диагонали сквозь заломанные пальцы ветвей. Звездным десантникам еще не доводилось промышлять местным зверьем. И сейчас это была не охота, а арьергардная вылазка одиночки.

Перемежающиеся неглубокими заводями перешейки были соединены меж собой узкими промоинами канав. Вязкий холодок подступающего вечера завис над заводью. Вода блестела как матовое стекло. Парс продолжал смотреть, застыв как поваленное дерево между двумя тугими пучками метельчатых растений. Стекающие со скалистых гор притоки обильно питающие «Ктикливую Грэтту» немного не добирали в прыти, преодолевая пологий подъем чуть приподнятого скалистого края выступа тектонической плиты, препятствующий течению множества ручейков. И образовали узкие каналы с заводями, окаймляемые густыми зарослями мягких водяных растений. Наблюдая за высокой травой, где как ему показалось, он заметил еле уловимое движение. Нечто пробивалось сквозь зеленую торчащую стену колышущихся стеблей. Едва заслышав сахаристый скрипучий хруст песка Парс замер без движения. Его правая рука покоилась на шейке приклада. Малейшее движение, самый слабый звук мог привлечь к нему внимание и спугнуть идущее к воде животное. Невысокое, худое, даже в чем-то плоское с опавшими боками существо, похожее на многократно пародийно уменьшенную копию слона с кожистой платформой на спине, точно предназначенной для погонщика-лилипута, осторожно вышло на песчаный берег и довольно хрюкнуло, устремившись к воде. То, что Парс вначале принял за лопушки ушей, оказалось плоскими, палаше образными рогами. На загривке торчала еще пара серповидных рожек и там, где над передними ногами угадывались крепкие продольные мышцы из кожистой платформы выпячивалось множество клыкавидных наростов. Зверь, при всей своей необычайности, был неплохо защищен от прыжка и нападения сверху. Рогаточник высунул из хобота придающего ему сходство со слоном, тонюсенькую трубочку языка, через которую он, жадно всхрапывая, всасывал свежую речную воду, вбирая холодное сытящее блаженство. Кожа языка была нежной, как розовый лепесток.

Вода так прозрачна, точно слежавшийся воздух, прижатый тенями нависающих деревьев, выжимал из струящейся по заводи хрустальной амброзии озоновый слой для целой планеты.

Драчливая пара на тощих корявых ногах, маскарадно раскрашенных птиц, хлопотала, выдергивая широкими наконечниками клювов нежные подводные корешки растений. И запрокидывая голову, отправляли их в длинную глотку, набивая отвисающий мешком зоб. Парс почувствовал идущую от воды сырую прохладу. Высокие вытянутые силуэты речных деревьев накрывали тенью неглубокий канал соединяющий эту заводь с водоемом побольше. Стекло воды напоминало темный вощеный паркет. Где под тенями, там, где царила самая непроглядная темень, в глубине, таинственным огненным сиянием, тлели капельки неярких световых вспышек. Мерцающий в толще воды огонь был явлением противоестественным и оттого привлекательным. Рогаточник завороженно глядел на движение полыхающих светлячков под водой. Его горло, нежно-кремового цвета, шевелилось и вздрагивало с интересом склонившись над бесконечными вариациями приближающихся огней. Холодная химическая реакция световой энергии как бы играла голубым подводным свечением.

И тут произошло то, к чему ни рогаточник, ни, тем более, наблюдающий со стороны человек не были готовы. Вода внезапно вздохнула, обмакнула берег плеском волны и рассеклась надвое. Отблески брызг резанули по глазам. Фонтан лохматым цветком взлетел вверх и развалился, окатив собой дребезжащую заводь. Вырвавшееся на поверхность чудовище разъяло огромные челюсти и жадно вцепилось в рогаточника. Непрерывно подкидывая верхнюю ударную часть пасти и как крюками вбивая, подтаскивая упирающееся, визжащее существо острыми передними зубами себе внутрь.

Кривоногие птицы сорвались, костеря водяное чудище и быстро, и шумно захлопали крыльями, и поднялись в воздух, затерявшись в соседних заводях.

Лес кричал, пугал, не договаривал, врал, не до слышал, дрожа на звенящей струне отчаяния. Ленивая вода ходила ходуном. Задние ноги рогаточника судорожно подергивались волочась по песку. Кольца толстого чешуйчатого тела пугающе блестели. Узловатые, перекрученные вены вздулись от напряжения и влажно отблескивали, стаскивая рогаточника в чавкающую слякоть. Брызги красных капель запятнали траву.

Бедное животное дергалось от боли. Тяжелая челюсть с кривыми зубами расслаблялась только затем, чтобы перехватить добычу чуть дальше и сжаться вновь. Вырваться нечего было и думать.

Это не было поединком. Это было убийством первой степени. Запланированной трапезой. Схваткой упирающейся беспомощности с лазутчиком смерти, хитрым и опытным убийцей.

Тот, которого почти уже не стало. Не было. Будто и не жил он совсем. Один кургузый хвост. Хотелось собрать все свои силы и вырваться, но ноги отнялись от страха, и зубы чудовища застряли в мягких тканях, как зубья китобойного гарпуна. Тот кто засасывал рогаточника, мог зваться как угодно, но Парс назвал его кайманом. Дрожь пробежала по позвоночнику рогаточника. Кайман шумно выдохнул, переводя дух и вместе с воздухом на песок вылетели осколки, обломки палаше образных рогов. И вопрос: «Почему он позволил с собой это сделать», уже не относился к тому, кто поместился внутри другого существа.