Статьи - [33]

о невинно убитых крестьянах, называя их страдальцами и мучениками". Виновниками прискорбного дела считали лиц, которые не умели даже говорить с народом, на умели убедить простодушных, непонимающих людей. Под горячим впечатлением решено было отслужить торжественную панихиду по убитым в с. Бездне, и Щапоз вызвался приготовить и сказать надгробную речь. Панихида отслужена была в вербное воскресенье, после вечерни, 16 апреля (а 17 в с. Бездне расстреляли А. Петрова). Народу собралось множество. "Богослужение совершалось соборне, двумя священниками и иеромонахом в сослужении дьякона и иеродиакона. На кратких ектениях священнослужители поминали "рабов божиих, во смятении убиенных". "Вечную память" пропела вся толпа молельщиков, находившихся в церкви. Щапоз, взойдя на амвон, взволнованным голосом произнес одушевленную речь, в которой коснулся бездненской истории… Эта речь произвела на слушателей сильное впечатление и потом в рукописи ходила по рукам" (стр. 66).

Профессорская деятельность Щапова должна была прекратиться, а литературные работы, быть может, и выигравшие против прежних трудов Щапова в литературном отношении, с этого времени и до конца его жизни, кажется, не были достаточными для того, чтобы Щапов чувствовал себя довольным, счастливым и спокойным. Он был живой человек, слово и мысль которого были пламенны и животворны лишь тогда, когда и в деле жизни могли быть осуществимы в какой бы то ни было степени, а главное-неразрывны с нею, но дальнейшая жизнь А. П. не баловала его в этом отношении.

На этом мы и кончим нашу, сознаемся, весьма поверхностную характеристику духовной жизни и литературно-общественной деятельности Щапова.

Особенности родовых сибирских преданий, сохранившихся в живой действительности, до такой степени жизненно воепитали и укрепили в нем веру в правоту старинного земского союзного строя, что он не мог не стремиться проявлять своих симпатий к нему не только в слове и печати, а прямо в деле живой действительности.

Но "дела" для Щапова не было и не могло еще быть. Не было еще ни земства, ни обновленного суда, ни городского самоуправления; не было ничего такого, что впоследствии, постепенно, было вызвано таким большим, по старинному образцу сделанным, делом, как освобождение крестьян.

Европейская Россия кое-как дожила до некоторых попыток изменения в земском строении. Доживет до них и Россия Азиатская, и великорус-сибиряк вновь когда-нибудь встретится с учреждениями, напоминающими те, во имя сохранения которых "упорствовали" его предки…

Необходимо свято хранить эти родовые предания колонизаторов Сибири, чтобы дело бумажное могло преобразиться в дело живое, а забывчивым потомкам коренных сибиряков литературные произведения А. П. Щапова и его жизнь как нельзя лучше могут напомнить сущность этих преданий и докажут им, что предания эти не заглохли в великорусском народе и по сей день.

Томск, 20 июля.

ГОРЬКИЙ УПРЕК

(Письмо Карла Маркса,

"Юридический вестник", 1888 г., № 9)

Письмо это, найденное в бумагах К. Маркса после его смерти, заслуживает самого глубокого внимания всякого русского человека, которого крепко и искренно заботят судьбы русского народа. Несколькими строками, написанными так, как написана каждая строка в его "Капитале", то есть с безукоризненной точностию и беспристрастием, — К. Маркс осветил весь ход нашей экономической жизни, начиная с 1861 года. Без малейшего колебания в понимании подлинной сущности фактов нашей действительности, без малейшего снисхождения к нашим экономическим бессмыслицам, — он посылает нам из-за могилы грозный и горький упрек в том великом грехе, который русское общество совершает против самого же себя.

Этот горький и грозный упрек необходимо слышать великому русскому человеку, чтобы, так сказать, "опомниться", "очувствоваться" в понимании своих личных и общественных обязанностей. Строгий, беспристрастный взгляд такого человека, как К. Маркс, на "нас, русских", на наш русский народ, на его экономические особенности и на его поистине священные обязанности к самому себе, — такой взгляд не может не заслуживать самого глубочайшего внимания, потому что он не затуманен никакими "временными веяниями", никакими не подлежащими определению (а иногда даже и пониманию) случайностями русской жизни, которые играют в условиях нашей жизни несомненно значительную роль и не дают возможности, даже и в литературе, судить о ней с полным беспристрастием. "Кому из российских обывателей не известно, — писал я недавно в одной газете, касаясь вопросов, подходящих к настоящей заметке, [18] — что иногда статистические "данные" о благосостоянии или неблагосостоянии того или другого угла могут изменяться до неузнаваемости единственно только от "карахтера" г исправника? У одного исправника "карахтер" жестокий, горячий, — да и жена у него франтоватая, любящая иметь в обществе "значение", — и вот он, чтобы получить повышение или денежную награду к празднику, начинает "выбивать" подати безо всякого милосердия и в такое время, когда все хозяйственные продукты не имеют настоящей цены, когда продавать их значит прямо разориться на весь будущий год; он, конечно, взыщет, представит раньше прочих, отличится и награду получит, — но народ отощает, изболеет, измается, и, таким образом, статистические таблицы обогатятся цифрами смертности и болезненности. Другой же исправник, добрый, мягкий и холостой, повременит, даст мужикам время продать продукт подороже, — и не только не разорит, а, напротив, улучшит положение крестьян, расстроенных "энергическим" предшественником, и обогатит цифрами столбцы не смертности и болезненности, а столбцы прибыли и прироста. Но ведь среди цифр нельзя упомянуть, что в разорении крестьян д. Палкиной виноват "карахтер" исправника Ароматова? И нельзя также сказать, что прирост населения произошел потому, что новый исправник человек добрый, что он даже музыкант, попискивает на флейте, да и под фисгармонию подпевает? Без этого же объяснения разноречивые цифры из одной и той же местности на пространстве времени двух-трех лет — не могут дать точных указаний ни о процветании, ни об упадке и невольно ставят исследователя в недоумение".