Статьи из журнала «Медведь» - [3]

Телевизор, конечно, можно использовать для пропаганды добра — но, согласитесь, лобовая пропаганда добра и в повседневном-то общении не очень удается, а из зомбоящика звучит вообще непростительным фарисейством. Телевизор «проповедует любовь враждебным словом отрицанья», или, иными словами, внушает чувства добрые от противного. Концентрация отвратительного здесь настолько высока, что единственным порывом всякого адекватного человека — ребенка в особенности — становится как-то очиститься после этого душой. Лучше бы всего, конечно, пойти в церковь или по крайней мере почитать из Священной истории.

Зарождение религиозного чувства, я думаю, лучше всего показал Герман в «Хрусталеве»: мне поначалу не нравилась эта трудная и жестокая картина, но с годами, да еще посмотрев ее на хорошем видео, где слышны все слова, я многое понял. Ведь там мальчик почему начинает молиться? Почему именно это — а не финал, довольно, по-моему, искусственный, — служит там эмоциональной кульминацией, выходом в иное пространство? Ведь не только потому, что его отец только что пережил чудовищную трагедию и был вдобавок предан собственным сыном, чуть было не позвонившим в органы, когда папа — опущенный и отпущенный, простите за кощунство, — ненадолго вернулся домой. Не трагедия и не предательство выталкивают его в веру — хотя и они тоже, — а вот эта удушающая плоть мира, которой в картине так много и которую Герман изображает лучше всех в мире. Казалось, больше нельзя, такая густота, что не продохнешь, — однако в «Трудно быть богом» все еще страшней и мрачней, чистое средневековье, и потому эффект отталкивания еще больше. Там просто нельзя не стать богом — потому что все остальное очень уж омерзительно.

Я вообще против того, чтобы ребенка закутывать в вату. Нечего прятать от него серьезные книжки и тяжелые фильмы, незачем запирать в теплицу, бессмысленно отгораживать от мира — Россия и так давно живет в режиме отсроченной катастрофы, и надо помнить, что отложенный удар всегда больней. А потому, думается, невредно, чтобы ребенок, послушав о божественном, приходил домой и включал телевизор — где ему прямо в лицо усмехался бы князь мира сего. На ящик ополчаться не надо — он всего лишь транслирует. Но что поделать, если в силу специфики жанра этот самый ящик Пандоры вбирает главным образом ужасное, сгущает, преувеличивает его и в таком виде отрыгивает в лицо потрясенному зрителю? Пелевин сформулировал гениально: телевидение должно быть таким, чтобы его хотелось смотреть и ненавидеть, смотреть и ненавидеть…

Ведь для веры — истовой, пламенной, готовой не только на слова, но и на поступки, — необходимо умение ненавидеть, концентрироваться на объекте этой ненависти, с предельной ясностью воображать, как ты его крушишь и топчешь. Любовь — дело хорошее и даже лучшее на свете, но одной любовью религиозность не созидается. У нас есть Враг, мы знаем его серный запах и его клыки. Он нужен нам не для страха — страх вообще чувство дурное, почти стопроцентно вредное, иногда спасительное для тела, но неизменно губительное для души. Он нужен нам для ненависти, омерзения, отталкивания обеими руками. Телевидение добровольно взяло на себя функцию прямой трансляции из ада. И когда я смотрю «Дом-2», я почти уверен, что вот именно так в аду и обстоит. Меня даже отчасти восхищает героизм людей, отправляющихся туда добровольно. Думаю, место им уже забронировано, хотя, конечно, для Бога никто не потерян — всякий может прозреть и покаяться, никогда не поздно.

Так что Закон Божий и телевизор не противоречат друг другу. Больше того, на месте умных священников, богословствующих в школах, я бы не запрещал, а настоятельно рекомендовал детям ежевечерний просмотр парочки телевизионных программ, а «Время» сделал бы даже обязательным, как в армии.

Чтобы на ночь горячее молиться.

№ 4(129), апрель 2009 года

Посмертно репрессированному от посмертно реабилитированных

Сталин убил людей больше, чем Иван Грозный. Поэтому его у нас любят больше — загадочная русская душа. В ее глубинах попытались покопаться наши эксперты.

Русский Сталин

Случилась вещь предсказуемая, но интересная: русские начали осторожно открещиваться от Сталина.

Конечно, не все русские, и началось это не вчера, но не далее как неделю назад знакомый интеллектуал втолковывал мне, что Сталин — какое-то совершенно не наше явление. Азиатчина-с. Да и было ли в нашей истории что-то подобное до или после этого чудесного грузина? Разве что Иван Грозный, но и он был скорее исключение, нежели правило; а в сценарии Алексея Иванова и снятом по нему фильме Павла Лунгина «Иван Грозный и митрополит Филипп» главной злодейкой выступает уже Марья Темрюковна, собою, как известно, черкешенка.

Критик Владимир Бондаренко, один из самых противных представителей условно-почвенного (в действительности попросту антикультурного) лагеря нашей литературы, в своем блоге вопрошает: почему мы, русские, обязаны отвечать за всех большевистских палачей, включая Сталина? Ведь империи в прежнем виде больше нет. Почему же нам вновь ответствовать за украинские, грузинские, латышские (в подтексте, конечно, и еврейские) зверства? Нет уж — или империю возвращайте, или сами впрягайтесь за своего Сталина.