Статьи из журнала «Компания» - [65]

Лет десять назад — как раз в начале громких антиолигархических разборок — Александр Кабаков выдвинул афористичный лозунг: «Воюешь с властью — не воруй. Воруешь — с властью не воюй». Политик или политолог, которого легко скомпрометировать, явно не соответствует своему амплуа.

Сегодня как никогда велика потребность в чистом политике или духовном лидере. Потому что власть ничего не сможет возразить ему: рациональных аргументов у нее нет. Только война компроматов. Так вот: запрос на человека, на которого нет финансового или эротического компромата, ощущается во всех партиях, в каждом оппозиционном движении и на каждой оппозиционной кухне. Сегодня в России есть два-три десятка профессионалов, к которым прислушиваются. Которые не замечены ни у государственной, ни у олигархической кормушки, не замараны ни дележками госсобственности, ни выступлениями в качестве закуски на правительственных банкетах. Эти люди немногочисленны, голоса их слабы, — но они есть, и именно атакой на них нам запомнится конец этого года.

Что я могу им посоветовать? Отказываться от любых сомнительных предложений. Строго ограничивать контакты. Не говорить лишнего, не изменять женам, строго дозировать расходы, заполнять налоговые декларации, не допускать легкомысленных высказываний в беседе с иностранными или желтыми журналистами, а лучше бы — не встречаться с ними вовсе без крайней необходимости. Те немногие, кому страна еще верит, те, кто удерживает ее от окончательного погружения в зловонное болото, в котором нет ни добра, ни зла, а только «национальная матрица» и святая вера в неизбежность происходящего, — должны быть сегодня безупречны. Потому что охота на них уже открыта. А ждать двадцать лет до очередной реабилитации Россия сегодня не может себе позволить. Нефти на двадцать лет еще может хватить, но терпения — вряд ли.

29 сентября 2007 года

№ 36(481), 1 октября 2007 года

Тупые ощущения

Что меня действительно занимает — так это стимулы, заставляющие мальчиков и девочек из «России молодой», «Молодой гвардии» и прочих прокремлевских организаций пикетировать съезды оппозиции, выкрикивать гадости около эстонского посольства или преследовать вождей и без того непопулярной демократии с улюлюканьем, гоготом и демонстрацией полупорнографических плакатов.

Не верят же они, в самом деле, что все эти несогласные хотят продать американцам нашу нефть. Деньги за нашу нефть и так достаются американцам — Стабфонд хранится в западных банках, и ничего, никто не возражает. Нет у них и той жалкой, шаткой убежденности, которой худо-бедно обладали наиболее доверчивые из пионеров эпохи позднего застоя — мы, мол, во враждебном окружении, мы всем желаем только добра, и все за мир, и вон у нас какие мультики, — а кругом страшный мир бездуховных людей, неуверенных в завтрашнем дне! Тогда пропаганда была поставлена значительно лучше, нежели у братьев Якеменко, и была в разы тотальнее. Стало быть, мотив убежденности отпадает — да и что понимают эти дети в политических раскладах? Они не верят даже в Путина, потому что спроси их, что хорошего сделал Путин, — и они не сумеют повторить даже тех общих слов, которые отскакивают от зубов селигерских активистов, зомбируемых во время летних сборов. Если какая убежденность и есть у них за душой — то разве что святая вера в то, что меньшинство всегда неправо. Но искать убеждений в сегодняшней России как минимум наивно. Люди давно уже охотятся не за аргументами или фактами, не за правдой или идеей, а исключительно за ощущениями.

Вы думаете, что люди, радостно и единогласно приветствующие вхождение Владимира Путина в тройку «Единой России», не понимают, что происходит на самом деле? Отлично понимают, и не хотят никакого авторитаризма, и даже худо представляют, что это такое. Они охотятся за ощущениями — за дружным, единодушным, переполняющим их восторгом. А те, кто бегает освистывать оппозиционные митинги, охотятся за еще более дефицитным и сладостным ощущением: за спаянным чувством Стаи, травящей Одного. Это почти эротическое, оргаистическое возбуждение в самом деле очень дорого некоторому проценту людей, независимо от места проживания: просто в остальном мире человечество учится держать эту жажду травли в какой-никакой узде, а у нас она вспыхивает при первой возможности. Люди жаждут теплой сплоченности, дружного улюлюканья, желают назначить одного (который не лучше и не хуже) вожаком, а другого (который не хуже и не лучше) — жертвой, им хочется волчьего, стайного, стадного, тайного, стыдного. Это поиск острых, но притом и самых тупых, древних, архаичных ощущений. Жажда страстей самого низкого пошиба. Во времена, когда содержательный аспект из политики испаряется начисто, массовому человеку хочется одного: почувствовать. Это же касается и массового зрителя, который уже не спрашивает, почему у режиссера в этом месте неуместный гэг, а в этом — ниоткуда взявшийся труп. Он тупо испытывает хохот при гэге и легкую нервную щекотку при трупе. Описывал же Хаксли превращение всего искусства в одну огромную «ощущалку», — но не учел того, что это перекинется и на политику, и на все прочие сферы жизни.