Статьи из журнала «Компания» - [41]

Речь не о нынешнем ее руководстве — в конце концов, это самое руководство ведь плоть от плоти своего народа, — а о настоящей национальной трагедии. Она обязательно происходит с народами, которые вместо развития, интеллектуального и социального, эксплуатируют один и тот же набор национальных мифов. А содержания в них давно никакого нет — все под ними сгнило, износилось, провалилось в никуда. Есть культ застолья и гедонизма, свободолюбия и широты — а под ним бездна: последние десять лет грузинской истории были годами неуклонной и неостановимой деградации, и все это на фоне возрастающего национального самомнения. «Революции роз» вообще очень способствуют самоуважению, как и любое опьянение, — но рано или поздно должно наступить похмелье. Новая грузинская власть больна всеми недугами своего народа — болезненной мнительностью, неблагодарностью, патологической обидчивостью, самонадеянностью, тягой к показухе. Поэтому либеральное клише насчет противопоставления доброй, маленькой, теплой и дружелюбной Грузии большому, злому и заснеженному монстру по имени Россия, мягко говоря, спекулятивно. «Мне Тифлис горбатый снится» — гениальные стихи, но что поделать, дуканами Грузия не исчерпывается.

Между прочим, о перерождении народа заговорили сами грузины — лучшие, умнейшие из них. В прозе Думбадзе, Чиладзе, Панджикидзе все уже было названо своими именами; «Листопад» и «Пастораль» Отара Иоселиани не просто так были фактически запрещены в Грузии, а «Покаяние» Тенгиза Абуладзе — снятое, отдадим должное начальству, под непосредственным патронатом Шеварднадзе — ставило мрачный диагноз не столько Варламу Аравидзе, сколько породившему и терпящему его обществу. Так что когда Виктор Астафьев опубликовал свою «Ловлю пескарей в Грузии» — горький, страшный, временами оскорбительно-грубый рассказ об эволюции грузинского характера, — обиделись в Грузии не все. Многие нашли в себе силы признать: русский писатель, сроду не принадлежавший ни к либеральному, ни к почвенному лагерю, во многом прав. И рассказ его пронизан любовью к истинной Грузии… но и болью за то, что от нее остается все меньше. В Грузии сейчас многое валят на вынужденное сожительство с русскими — между прочим, вполне добровольное с грузинской стороны, если я ничего не путаю про 1783 и 1801 годы. Никто не заподозрит меня в избыточном русофильстве, но боюсь, что русские на сегодняшний день сохранили себя полней и лучше — по крайней мере, они не винят соседей во всех своих бедах, а что сволочей у нас порядочно — так ведь и народу побольше…

Думаю, нам уже хватит выдавать любовь к застолью за любовь к Грузии. Русской и грузинской интеллигенции настала пора разговаривать всерьез, откровенно, жестко и честно. Не скрывая собственных болячек и не отводя глаз от чужих.

17 ноября 2006 года

№ 43(439), 20 ноября 2006 года

Голый Дон

В условиях полузакрытого общества всякое культурное событие становится предметом бурного и политизированного обсуждения. Добавим и мы свои пять копеек в бурную дискуссию, третью неделю бушующую вокруг бондарчуковского «Тихого Дона». Семисерийная картина, оказавшаяся запредельно плохой, вызвала волну споров на самые разные темы: возможна ли пристойная экранизация советской классики? Нужна ли нам эта классика, читается она хоть кем-то или сдана в архив? Следовало ли показывать последнюю, трагически неудачную работу великого режиссера — или пусть бы пылилась в сейфе, в статусе вечной легенды? Лично меня голый король под названием «Тихий Дон» навел на весьма оптимистичные размышления — прежде всего он подтвердил мое давнее представление о том, что Сергей Федорович Бондарчук никогда не был гениальным режиссером, каковой статус ему активно шило советское киноначальство. И потому на Пятом съезде Союза кинематографистов он выслушал много справедливых, хоть и горьких слов.

У Бондарчука был хороший фильм «Судьба человека» и несколько неплохих, хоть и однообразных ролей в чужих фильмах разной степени удачности. Если брать «Войну и мир» как работу чисто режиссерскую — это невыносимо нудный, претенциозный фильм, напыщенность и медленность которого призваны воспроизвести на экране толстовский «большой стиль», — но все вместе, включая замогильный голос за кадром и дымные пролеты камеры над полями сражений, производит впечатление фальши и декламации. «Ватерлоо» — одна из лучших батальных картин в мировом кинематографе, но после нее Бондарчук не сделал уже ничего выдающегося. «Они сражались за Родину», «Степь», «Красные колокола», «Борис Годунов» — все это по уровню недалеко ушло от «Тихого Дона» и удручает главным образом непереносимой пафосностью, трогательно серьезным отношением к себе и полным отсутствием собственного, личного киноязыка.

Вот я и думаю: на Пятом-то съезде, многократно обруганном, все было правильно. В защиту Бондарчука выступил тогда один Никита Михалков, что по-человечески хорошо (да оказалось и стратегически дальновидно — допускаю, впрочем, что тогдашний Михалков был искренен). Да, вследствие Пятого съезда рухнул прокат и пропало госфинансирование. Но все слова, сказанные там, были правильными словами: потому что реванш советских, патриотических, почвенных сил пока не ознаменовался никакими культурными достижениями. Да и политические, честно говоря, сомнительны: когда б не сырьевая конъюнктура, все обстояло бы много хуже, чем при стократно изруганных и вполне этого заслуживающих демократах. Что демократы плохи — стало понятно лет через пять после их воцарения. Но когда их выгнали отовсюду и радостно провозгласили, что к власти вернулись настоящие матерые хозяйственники и верные слуги Отечества с незримого фронта, их полная бездарность, мелкая мстительность и сугубая недальновидность сделались очевидны уже через год. Так что ругать демократию можно сколько влезет, а вот противопоставить ей по-прежнему нечего. Очень бы хорошо сказать, что чернуха, порнуха, насилие, убийства и космополитизм, пропагандируемые сегодняшним кино, тают, аки снег перед солнцем, на фоне грандиозной эпопеи могучего художника. Но на фоне занудного творения насквозь советского киноакына даже «Дозоры» обретают какую-никакую новизну и формальную свежесть.