Статьи из журнала «Компания» - [36]

Однако сидит (в Лефортове!) один Грабовой. И не за то, что обещал воскресить мертвых — это в оккультной нашей Родине всякому с рук сойдет. У нас вон ВВП удвоить обещают, и ничего, многие верят. Грабовой сидит за то, что публично допустил возможность собственной победы на выборах-2008. Такое действительно не прощается. И Ходорковский сидит вовсе не за то, что нахапал свои миллиарды — ненахапанных миллиардов в России не бывает. А за то, что на известном этапе нахапывания захотел еще и политической власти. И это как-то мешает радоваться справедливому возмездию.

Потому что именно в таких ситуациях становится ясно: никакого закона в России не было и нет. Кроме одного: знай свое место.

22 сентября 2006 года

№ 431, 25 сентября 2006 года

Идея нахожусь?

Невозможно объяснить, зачем человеку вещь, которой он в глаза не видел, — а ты ею пользуешься много лет так же естественно, как воздухом, и себя без нее не представляешь. Какой смысл иметь национальную идею, если все без нее так исправно обходятся?

Я действительно не знаю, что такое национальная идея, потому что это, вообще говоря, не моя специальность. Я знаю только, что государство без нее вырождается. Либералы в качестве идеи предлагали «достойную жизнь». Они говорили: ну хорошо, а вот у княжества Лихтенштейн какая национальная идея? А у Люксембурга? А у Швейцарии? И вообще, повторяли они за Набоковым: портреты главы государства не должны превышать размеров почтовой марки, вот тебе и вся идея.

И вот я думаю о жизни человека, чья единственная цель — купить дом в рассрочку и каждый вечер приносить в этот дом в клюве какое-то количество достойной жизни. Проверять домашнюю работу у детей, смотреть новости, заниматься гигиеничным сексом с женой и уютно засыпать до радостного утра. Утром апельсиновый сок — и вперед. День веселого офисного рабства сменяется вечером скромной семейственной гармонии. И не надо никаких идей, если платят вовремя. Почему меня так отвращает, так ужасает это прекрасное размеренное существование? Почему меня не устраивает типовая модель сегодняшней России — модель, которой мы, в общем, почти уже соответствуем?

Вот тут-то и обнаруживается фундаментальное развитие между мною, тоже не ахти каким сторонником идеологического диктата, и моими оппонентами, которым идея вовсе не нужна, а нужна достойная жизнь с апельсиновым соком, фитнесом и регулярным сексом. Я воспринимаю жизнь как трагедию, и для преодоления этой трагедии мне обязательно надо во что-то верить и чем-то утешаться. А они всем довольны, и «достойная жизнь» кажется им вполне нормальной. Ничего страшного. Дом-работа-санаторий, дом-работа-крематорий, как шутили в семидесятые.

В том-то и дело, что национальная идея нужна в действительности ничтожно малому проценту людей. Тем, для кого даже самая благополучная жизнь — пучина страстей, источник отчаяния и ужаса, непрерывная схватка с собственными темными инстинктами, чужой глухотой и неизбежной смертью в конце. Мы со всем этим боремся, зная, что проиграем. В этом непрерывном страдании человеку необходима сверхцель, иначе он попросту не вынесет, отупеет, утратит смысл… Как страшно жить, если жить незачем! Если ты преодолеваешь повседневную драму жизни не ради великой цели, а ради семейного обеда по воскресеньям?!

Но таких несчастных, повторяю, очень немного. Мы, кажется, добились фантастического результата — и в этом нам помогла вся отечественная и зарубежная массовая культура: наконец выведена порода людей, у которых второго дна нет по определению. Им свойственны, конечно, тревога и страх — страх перед увольнением, тревога из-за подорожания. Но воспринимать жизнь как высокую мистерию с трагическим финалом они попросту не способны. Их вполне устраивает относительная сытость, полусвобода, недолюбовь — запросы их минимальны. Принцип «Мы только мошки, мы ждем кормежки», описанный еще Маяковским, благополучно воплощен в жизнь. Он стал девизом целого поколения. На фиг этим людям национальная идея?

Проблема только в том, что жизнь-то не спидвей. В ней бывают и войны, и экономические кризисы, и наша личная смерть. И с этим ужасом — для многих неочевидным — придется что-то делать. Семейные ужины тут бессильны. История не состоит из торговли нефтью. Если человек забыл о том, что кое-чем отличается от животного, ему обязательно напомнят. Очень жаль, что необходимость сверхценностей постигается только такой ценой.

№ 432, 2 октября 2006 года

Третий союзник

В девятнадцатом веке у России было два союзника — армия и флот. Это сказал Александр III. И хотя страна при нем ни разу не воевала, этим она была обязана, по всей вероятности, именно данным грозным союзникам. В общем, не завидую я государству, у которого нет других друзей, — но заботиться об остальных Александр не считал необходимым. Такая страна — большая, богатая и живущая по собственным правилам; рассчитывать на всеобщую любовь не приходится по определению.

В двадцатом веке у нас опять были два союзника — пространство и время, история и география. География оказалась такая, что в орбиту российского влияния частью добровольно, а частью по необходимости втянулись почти все соседи — среднеазиатские, кавказские, а потом и прибалтийские. Огромное русское пространство сделало страну практически непобедимой — любой завоеватель подавился бы таким куском. Милость же истории заключалась в том, что практически все существовавшие тогда режимы оказались в какой-то момент либо слабее и уязвимее, либо циничнее и отвратительнее коммунистического. Симпатии интеллектуалов всего мира к России были обеспечены ненавистью этих же интеллектуалов к фашизму, кризисами в Америке и Европе, крахом британской империи — у СССР было враждебное географическое окружение, но сказочно выгодный исторический фон.