Статьи из журнала «Что читать» - [3]

Николай и Марина Сванидзе «Медведев»

Диалог с главой государства о национальной идее, демократии, правосудии, коррупции и многих-многих насущных для страны вещах. К сожалению, мало кто сегодня задается вопросом «Кто такой господин Медведев»?

«Президент в нашей стране отвечает за все. Вообще за все. И с этой мыслью нужно жить. Она, конечно, не должна кружить голову — чтобы крышу не сносило от власти, от возможности принять практически любые решения в рамках Конституции.

Есть понимание, что на тебе финальная ответственность. Да. Можно позвонить самым близким товарищам, можно позвонить тому же Владимиру Владимировичу. Но в конечном счете ответственность все равно будет твоя.»

№ 2, ноябрь-декабрь 2008 года

Александр Терехов «Каменный мост»

книга номера

Александр Терехов не публиковал новой прозы больше десяти лет. Автобиографические записки об университете и о легенде журфака Эдуарде Бабаеве, чьими лекциями заслушивалось несколько поколений, не в счет: другой жанр. После «Крысобоя» Терехов-прозаик молчал. Роман «Каменный мост», называвшийся в рукописи «Недолго осталось», выходит в издательстве «АСТ» в марте этого года. Авторская датировка — 1997–2008.

Терехов начинал не только как писатель, но и как журналист коротичевского «Огонька». Его новая вещь — не только исторический детектив и психологический роман, но и журналистское расследование. Речь в нем идет о широко известном в узких кругах (среди историков, сталинистов и антисталинистов) «деле волчат», как называлось оно согласно личному сталинскому определению. Волчатами Сталин назвал двух главных фигурантов: Нину Уманскую (дочь дипломата) и Владимира Шахурина (сына наркома авиапромышленности). Оба — старшеклассники, ученики знаменитой 175-й школы, где учились дети партийной элиты. По официальной версии, Шахурин был влюблен в Нину и требовал, чтобы она осталась с ним, когда ее отца отправили послом в Мексику. Она отказалась, и девятиклассник выстрелил сначала в нее, а потом в себя. Год спустя погибли в авиакатастрофе Нинины родители. Вероятно, они были последними, кто мог пролить свет на это дело.

Тереховская реконструкция этой истории небесспорна, и не в ней суть. Пересказывать фабулу я не собираюсь, спорить с ней и без меня найдется немало охотников, занимавшихся расследованием трагедии 1943 года всерьез, с привлечением документов и свидетельств. Я о другом: тереховский роман — серьезное литературное событие. Может быть, первое за несколько лет, и уж, безусловно, самое значительное за последний год. Одной сенсационностью выводов такое не обеспечивается: перед нами концептуальное высказывание, и критику наконец доступна полузабытая радость от трактовки неоднозначного, глубокого, масштабно задуманного текста. С этим можно поздравить и читателя, и будущего критика.

Признаюсь честно: ранняя проза Терехова (исключая весьма талантливые «Мемуары срочной службы» и дебютный рассказ «Дурачок») мне казалась претенциозной. В неудачном, но весьма честном сочинении «Зимний день начала новой жизни» чувствовалась авторская тоска по Большому стилю, великим свершениям и значительным контекстам: как большинство талантливых последышей Империи, Терехов, формировавшийся в годы позднего застоя, был задуман как Большой Советский Писатель. В этом нет ничего дурного. Судя по некоторым стилистическим особенностям его письма — в особенности по длинной сложносочиненной фразе и пристрастию к внутреннему монологу, в юности на него неизгладимое впечатление произвел Юрий Трифонов. «Каменный мост» — отчетливый pendant к «Дому на набережной», больше того, в самом названии заявлена обоснованная претензия перекинуть мост от советской литературы к новым временам, от советского проекта к сегодняшнему безвременью; и задача эта выполнена. Терехов в девяностые не побоялся написать статью «Памяти Сталина», надолго рассорившую его с либеральным лагерем, который только что обласкал недавнего выпускника журфака и видел в нем главную литературную надежду; на разрыв с этой средой требовалось нешуточное мужество, хотя к противоположному — «имперскому» — лагерю Терехов так и не пристал, надолго выпав из всех парадигм (статья, впрочем, была, имхо, плохая). Такова, впрочем, была и участь Трифонова: его уважали многие, но не присвоил никто. Для шестидесятников и тем более диссидентов он был слишком объективен, историчен, слишком верен идеалам отцов, которых не желал оплевывать и противопоставлял в «Обмене» растленным конформистам. Почвенники не прощали ему ненависти к диктатуре, которую считали основой национального государства, и внимания к городскому быту, который презирали. Трифонов был лучшим — и абсолютно одиноким. Долгие годы у него не было продолжателя. Я не убежден, что Терехов стопроцентно справляется с задачей, но сама ее постановка достойна всяческого уважения.

Дело вот в чем: в ранней прозе Терехова было много самолюбования, что для литературы чаще всего плохо. В новой — много самоненависти, а это почти всегда хорошо. Драма тереховского поколения отчасти в том, что большинство талантливых людей, которым ныне от 35 до 45, застали советскую власть и формулировали первые жизненные установки в ее терминах, с поправкой на ее условия. Советский проект предполагал ниши крупного литератора, властителя дум и социального мыслителя, занятого теодицеей в масштабах страны, то есть оправдывающего и разъясняющего населению художества власти. Большинство отечественных политологов воспитаны, увы, в этой парадигме. Большинство же литераторов, тереховских ровесников, ярко начинали, но быстро сдулись: они увидели, что их литература ровно никому не нужна, и задохнулись в безвоздушном пространстве. Терехов не задохнулся — он накопил сил для того, чтобы судить нынешнее время с позиций того, ужасного, но и грандиозного.