Статьи из еженедельника «Профиль» - [54]

— Как думаете, дадут ему выйти живым?

— Думаю, да.

— У вас разнообразный опыт: вы были биологом в семидесятые — восьмидесятые, олигархом в девяностые, грузинским министром в нулевые. Что лучше?

— Ну, не олигархом. Мини-олигархом, олигархенком… Биолог был молод, олигарху было интересно, у министра были возможности. Во всем свои преимущества, и всегда интересно. Пожалуй, в девяностые было самое шальное время. Однажды мне сказали — тебя должны убить, но если дашь денег, вместо тебя убьют другого человека. То есть предлагали реально купить свою жизнь и чужую смерть. Когда выяснились причины, стало очень смешно. Сначала, правда, нет — предложение это исходило от известного человека, сочетавшего бизнес с общественной деятельностью

— Я его знаю?

— Нет. Но я бывал с ним в Кремле, куда он был вхож. А информацию он получил от одного странного сотрудника органов, занимавшегося астрологией, паранормальными явлениями и прочими гаданиями. И этот сотрудник нуждался в деньгах для покупки квартиры дочке. Поэтому сообщил, что на звездах написана моя скорая смерть, но если я откуплюсь — гороскоп можно переписать. Такой был уровень опасности — и соответствующий уровень общества; весело…

— У вас остался бизнес в России?

— Почти никакого. Так, небольшая недвижимость…

— Вовремя вы уехали.

— Не потому, что кто-то выдавливал. Никаких угроз. Просто исчерпался очередной этап жизни.

— Может ли следующий этап как-то опять связать вас с Россией? Даже вернуть туда?

— Слушайте, что бы вы сказали в 1988 году человеку, который бы предсказал, что в 1998 году кончится первая чеченская война? В лучшем случае назвали бы идиотом. Я никогда не даю зароков. У меня есть несколько принципов: продается все, кроме совести, сбывается все, кроме предсказаний…

№ 4(607), 9 февраля 2009 года

Вакансия

Объявляется конкурс на вакантную должность мальчика для битья. Преимущества должности: во-первых, платная, а в кризисное время даже паршивая овца с последними свалявшимися клочьями выглядит надежным ресурсом, островом, можно сказать, стабильности. Во-вторых, пиар: все будут знать, что вас бьют и что вы мальчик.

В-третьих, регулярные выезды за границу для демонстрации плюрализма: все видят, что у нас есть правый фланг? Всмотритесь хорошенько. А что у него синяки под глазами, так это от бессонницы. Ночами не спит, думает, как в ручном режиме спасти страну.

Бьют небольно, сообразно с физической слабостью и электоральной хилостью клиента. Кто за него такого проголосует? Ясно же, что никому не хочется назад, в проклятые девяностые, когда народ грабили с помощью приватизации и дурили при содействии частнособственнических СМИ. Всякий же понимает, что гораздо лучше стало в нулевые, когда его грабили уже без всякой приватизации, а дурили с помощью проверенных, государственнических, стопроцентно надежных СМИ. И хотя в проклятые девяностые перед народным носом была подвешена хоть какая-то морковка, а сегодня он тупо уперся в стену, — любой вам подтвердит, что настоящая стена лучше поддельной морковки, как в идеологическом, так и в питательном отношении.

Вообще-то, если честно, нам тут давно уже не надо никаких правых сил. Это что-то незримое, вроде инфракрасной части спектра: оно есть, но никто его не видел, и главное — все прекрасно без нее живут. Но вот незадача — положено, чтобы была какая-то правая сила. Если есть левая, должна быть и правая. При этом не важно, что левая существует стихийно и сама собой, а кандидатов на правую приходится уговаривать, чередуя слезы с угрозами. Положено представлять весь спектр. И потом учтите — надо же на кого-то показывать пальцем, когда произносишь конструкции со словом «некоторые». Поймите, без правых еще можно, но без некоторых нельзя. Если не на кого будет показывать пальцем, получится, что кое в чем виноваты мы сами, а смириться с этим невозможно.

И потому необходимы вот эти, которым не все нравится. Эти самые, которые не во всем согласны, но при этом не настолько несогласны, чтобы выходить на марш. Те, конечно, тоже для битья, кто бы сомневался. Но те не на оплате, выходят не по должности и вообще действуют внесистемно. Они, разумеется, тоже нужны, чтобы показывать пальцем, — типа вот с кем приходится работать, — но это, конечно, никакие не некоторые. Это «вполне определенные силы», совсем другое дело. И бьют их по-настоящему, а не так, как вас. Им это даже нравится, будьте уверены, иначе зачем бы они ходили на марши, отлично представляя себе их единственный результат?

Конечно, мальчик для порки — должность опасная. В случае углубления этого нашего кризиса, в котором мы, конечно, совершенно не виноваты, надо обязательно указать на него и сказать: видите, дети? Он хотел глобализации. Он жаждал, чтобы мы встроились в это ужасное западное общество, — вот, мы встроились, и доллар уже подбирается к сорока. Если бы не встроились, может, сейчас вообще бы ничего уже не было, но не было бы и кризиса. Видите его, дети? Он ослаблял нашу армию, расшатывал нашу промышленность, критиковал нашу власть, но убивать его до смерти ни в коем случае нельзя, потому что мы и так с трудом уговорили его изображать тут правого крайнего. Поэтому, несмотря на всю тяжесть обвинений и некомфортность жизни, за безопасность можно не беспокоиться. Скорей уж тут убьют кого-нибудь лояльного, в порядке ритуальной жертвы богам для скорейшего выхода из кризиса, — но мальчика для порки будут только пороть, потому что он системный. Система без него не стоит. У него есть шанс пережить левых и даже центральных и на старости лет опубликовать в рамках оттепели том мемуаров «Люди. Годы. Розги».