Статьи, 1988-1991 - [21]

Аналогичный перескок через эпохи совершает И.Клямкин, выступая против присущего рабочему классу (и нашим рабочим 30-х годов) идеалу коллективизма. В противовес этому он утверждает, что «современный идеал — это идеал индивидуального саморазвития». Здесь, наоборот, уходящая в прошлое реальность выдается за современный идеал. Ведь приближение кризиса буржуазного индивидуализма начали ощущать давно. Не он ли был для Достоевского самым опасным порождением «беса национального богатства»? В нем видел Тейяр де Шарден даже одну из важнейших опасностей для эволюции. Именно крайний индивидуализм приводит к мироощущению с таким пониманием свободы, которое допускает ядерный терроризм или идею отравить многомиллионный город, впрыснув в водопровод мощный токсин.

Кризис индивидуализма проявляется и на «бытовом» уровне, много лет ведутся на Западе поиски новых форм коллективизма. Сначала хиппи, теперь многочисленные коммуны, религиозные секты, группы взаимопомощи, кооперативные предприятия и мелкие фирмы «полусемейного» типа — все это возникло как выход за рамки «идеала индивидуального саморазвития», как движение к «саморазвитию в слиянии». В этом же направлении движется и «постиндустриальное» общество с его интенсивными коммуникациями (причем не массовыми, а коллективными).

Насколько само буржуазное общество стремится сейчас преодолеть излишний индивидуализм, говорит тот факт, что из всех богатых стран Запада лишь в США за последние 20 лет выросло число детей, живущих за чертой бедности (с 14 до 21%). Объяснение этому видят в том, что в США затянулась традиционная абсолютизация «индивидуального саморазвития», и социальная помощь предоставляется лишь самодеятельным личностям. Поэтому даже такая мелкая коллективная ячейка, как семья, в социальных программах дискриминирована. Ребенок же не существует вне этого коллектива.

Если же говорить о социалистическом идеале, то он предполагал не подавляющие, а возвышающие личность формы («свободное развитие каждого есть условие свободного развития всех»). И именно против идеала выступает И.Клямкин (противопоставляя ему идеал же), а не против его извращенного бюрократизмом воплощения.

Наконец, ключевой постулат И.Клямкина заключается в том, что лицо нашего общества долгое время определялось якобы деклассированными массами людей, воспринявших социалистический идеал и с энтузиазмом отказавшихся от настоящего. Эти люди, оказавшиеся вне всякой культуры и нравственности, породили сталинизм и построили в нашей стране «дом, который годится для чего угодно, но только не для жизни». Виновник наконец-то найден.

Тезис о том, что рабочий класс СССР «отказался от настоящего» и жил в духовной пустыне, усиливается тем, что система якобы использовала людей, не развивая их. Можно ли в это поверить? Даже если мы посчитаем ложью всю нашу литературу и кино (в том числе тех авторов, кого никак нельзя заподозрить в лакировке), отвергнем впечатления зарубежных наблюдателей, то у нас останутся живые воспоминания наших родителей, да и нас самих, кому за пятьдесят.

Думаю, что многократно описываемый И.Клямкиным отказ от благополучия, вызванный якобы уродливой идеологией и самообманом — не более чем метафора. Люди стремились к нормальному быту и радовались всякому улучшению жизни. Странно, что они не рвали кусок друг у друга и не давили на государство забастовками? Кому-то странно, а кому-то нет. Сочли разумным потерпеть и построить сначала дом. Такой сделали выбор, поверив, что никто на их лишениях не жиреет.

Состоит ли «обладание настоящим» только лишь в потреблении материальных благ? Вряд ли кто-нибудь станет это утверждать. Поэтому И.Клямкин и добавляет, что советские люди жили в духовной пустыне, что всё, что с ними происходило, было «лишено самостоятельного нравственного значения». Что на это сказать? Что более сотни миллионов людей впервые приобщились к книге и их духовный мир приобрел тем самым новое измерение? Что сам процесс обучения, овладения новыми навыками, новым, свойственным индустриальной цивилизации мироощущением не мог не означать духовного развития и не побуждать к философским исканиям, пусть и на обыденном уровне? Что разрушение патриархального уклада дало десяткам миллионов людей недоступный ранее духовный опыт свободной любви? Все это для И.Клямкина — жалкие слова. Старшее поколение, которое считает, что «жили тяжело, но хорошо» — опасно больные, которых надо немедленно переубедить, чтобы они хотя бы умереть смогли, покаявшись.

Красной нитью проходит через статью мысль, что массовые репрессии органично вошли в общественное сознание, являясь неотъемлемой оборотной стороной самоотверженности. Если жизнь в СССР не имеет нравственного смысла (а это якобы очевидно), «то в настоящем становятся оправданными не только бытовые неудобства, но и предательства родных и друзей, и преступления, и всеобщий страх, и подозрительность (тоже всеобщая), считающая себя бдительностью, и ложь…». Если следовать логике И.Клямкина, то мы приходим к выводу о единении народа и машины террора. Говоря, что в глазах масс были оправданными преступления, мы тем самым утверждаем, что массы якобы знали, что Н.И.Вавилов не виновен, но цинично соглашались с его убийством, поскольку были лишены нравственности.