Статьи, 1988-1991 - [17]

Указанное вовсе не означает, что я считаю созданный в СССР после НЭПа тип жизни наиболее благоприятным для развития. Совсем напротив, он стоил нам огромного перерасхода сил, породил ту страшную усталость и людей, и общественных институтов, которая неминуемо вела к застою (даже и при более благоприятных обстоятельствах). Но какое это имеет отношение к аксиоме И.Клямкина? Наоборот, это делает ее еще более сомнительной.

Сравнивая уровень нашего развития с уровнем США или Европейского сообщества, забывают еще о такой малости, как прикованный к этим странам экономическими связями «третий мир». Каков его вклад в первоначальное накопление богатств Запада и нынешнее обеспечение ресурсами, в том числе «серым веществом»? И какая часть этих богатств оплачена «детскими слезинками», которые якобы наш народ впервые в истории человечества стал спокойно лить в основание своего общества?

Конечно, и СССР имел связи с развивающимися странами: Китай, Куба, Вьетнам, Ангола. «Голос Америки», как рупор «человеческой цивилизации», недавно даже пошутил: «разумные страны из своего империализма извлекают огромную выгоду, а русские появляется в странах «третьего мира», чтобы опустошать свою казну».

Говоря, что мы сейчас из варварства должны вернуться в человеческую цивилизацию, обязательно надо уточнять, в какую часть этой цивилизации нам надлежит попасть. Какой тип общества в спектре между Заиром и Бразилией нам назначит эта цивилизация в награду за отказ от «социалистического варварства»? Правду говорить хотя и трудно, но нужно.

Вторая аксиома утверждает абсолютную детерминированность сталинизма ослаблением товарно-денежных отношений. Возможно, такая зависимость и есть, но Земля слишком мала, чтобы ее можно было наблюдать. Предположим, хотя и с очень большой натяжкой, что во всех социалистических странах режимы относятся к типу «сталинских». Но под предложенную И.Клямкиным схему генезиса сталинизма европейские страны и Куба никак не подходят. Рабочий класс там — вовсе не «выброшенные из одной и не приставшие к другой культуре» деклассированные элементы, и от нормального потребления там никто с энтузиазмом не отказывался. Сведение проблемы к ущемлению «торгашества» очень искусственно. Гораздо проще и естественнее другое объяснение. Социалистические режимы, возникавшие после СССР, формировались под его огромным влиянием. Оно было фактором, подавляющим все прочие. На этом фоне выявить роль товарно-денежных отношений в предотвращении или стимулировании сталинизма в принципе нельзя. Аналогий этому много. Нам, например, было бы очень интересно увидеть примитивные формы жизни на ранних этапах их зарождения. Очевидно, что и в наши дни жизнь зарождается непрерывно. Но увидеть этого мы не можем — уже существующая жизнь пожирает протобиологические образования и встраивает их в себя.

Наиболее чистый «эксперимент» — это революция на Кубе, которая в социокультурном отношении была в максимальной степени изолирована от СССР периода «расцвета сталинизма». Именно здесь сильнее всего были сокращены товарно-денежные отношения, и именно здесь режим по сути своей в наименьшей степени можно считать «сталинистским» даже несмотря на сильную милитаризацию страны и наличие многих ритуальных признаков сталинизма. А логически вытекающий из аксиом и всей аргументами статьи вывод о том, что после свержения Батисты и ущемления процветавшего при нем рынка Куба погрузилась в варварство и эскалацию ненависти, и мы не видим этого только из-за нашей склонности к самообману — этот вывод при всей его юмористичности должен был бы заставить автора усомниться как в аксиомах, так и в аргументации.

Вводя почти как научную абстракцию дихотомию «военно-коммунистическая экономика — рынок», И.Клямкин утверждает как данное, что равенство, коллективизм и справедливость, взятые как идеал первого типа экономики, ведут к «эскалации ненависти» (аксиома 3). Позволяет ли наш опыт принять эту аксиому? Думаю, что нет. Пик ненависти мы пережили в революцию и гражданскую войну. Как протекает эскалация таких процессов? Как автокатализ, в котором катализатором является действие, а не словесные декларации. Нужны, конечно, и предпосылки, горючий материал — но их было достаточно, и созданы они были не социалистическими доктринами, а «торгашеством» периода первоначального накопления, крепостничеством, «Кровавым воскресеньем». Если же говорить о действиях (например, о расстрелах заложников) то никакой связи с идеалами равенства и коллективизма они не имели.

Другой этап эскалации ненависти, который имеется в виду в статье, это, видимо, разожженная в период репрессий ненависть к «врагам народа». Но разжигание ненависти необходимо именно при отсутствии ее генетической связи с господствующими в обществе идеалами. Невозможно вывести причинно-следственную связь просто из факта сосуществования двух явлений — ненависти и идеалов справедливости.

Да и ненависть ли испытывали, например, крестьяне к раскулачиваемым? Та литература, из которой мы реконструируем социально-психологическую обстановку в деревне в то время, по-моему, не позволяет утвердительно ответить на этот вопрос. Что же касается ненависти к «врагам народа» в городах, то это была ненависть к абстракции, фантому, а не к конкретной, реально сосуществующей с человеком социальной группе, национальности или субкультуре, До тех пор, пока работавший рядом человек не исчезал, никто не подозревал в нем «врага народа» и ненависти к нему не испытывал. Но даже если именно эта ненависть имеется в виду, при чем здесь коллективизм и справедливость?