Стать Джоанной Морриган - [36]

– Я Кенни, – говорит один из редакторов, поднимаясь на ноги. Это крупный лысый мужчина – очень крупный и очень лысый, – откровенно нетрадиционной сексуальной ориентации, в коротких, на грани приличия шортах из обрезанных джинсов. Этакий гей-галеон, человек-гора. У него на шее висит шесть заламинированных пропусков на разноцветных шнурках, наподобие гавайской гирлянды, и его явно не парит, что о нем думают окружающие. И не парило никогда. Уже потом, через несколько лет, я спрошу у него, как получилось, что он, гей и поклонник прогрессивного рока, работает в музыкальном журнале, посвященном агрессивно гетеросексуальному, малоприятному для слуха инди, который он искренне ненавидит.

– Я не смешиваю удовольствие и работу, – ответит он, усмехнувшись.

А сейчас он говорит:

– Мы общались по телефону.

– Ты заместитель главреда! – Похоже, я делаю все правильно.

– Да, – кивает Кенни. – Стало быть… – говорит он, раскинув руки, – хочешь работать у нас?

– Да, очень хочу! – Вот что мне надо было сказать. Не прошло и минуты, как я оказалась у них в редакции, а мне уже предлагают работу. Я неимоверно крута.

Но в то время у меня были свои представления о том, как общаться с людьми, чтобы произвести на них впечатление, – представления, почерпнутые из фильмов и книг. Когда есть возможность, надо высказываться феерично. Лучший ответ – не самый вежливый, не самый умный и верный, а именно фееричный.

По дороге сюда, в электричке, я придумала, как надо будет ответить на предложение работы, и теперь говорю:

– Работать у вас? Это было бы просто волшебно!

Я беру со стола бумажную салфетку, макаю ее в стакан с водой и делаю вид, что собираюсь мыть стены.

– Сначала я вымою стены, – говорю я Кенни, – а потом пол. Чтобы не натекло…

Это диалог из «Энни». Из той сцены, где Папа Уорбукс приглашает Энни на месяц пожить у него, а она поначалу не понимает и думает, что ее взяли в прислуги.

Когда я мысленно представляла себе эту сцену, мне казалось, что все в «D&ME» рассмеются.

– Ей предложили работу в самом леворадикальном из всех музыкальных журналов в стране, а она насмехается над своим рабочим происхождением и увлечением музыкой, притворяясь, что ее взяли в уборщицы! Феерично!

Все сотрудники этой редакции наверняка видели «Энни». Мое выступление пройдет «на ура».

Никто из сотрудников этой редакции не видел «Энни».

Возникает неловкая пауза.

Я поясняю:

– Это из «Энни». Из мюзикла.

В ответ – тишина.

– Как я понимаю, вы здесь не большие поклонники мюзиклов?

– Мюзиклы – развлечение исключительно для женщин и гомиков, – сухо говорит Кенни с такой пост-пост-постиронией, что дальнейшее обсуждение напрочь теряет смысл.

– Вообще-то мне нравится «Король и я», – говорит человек с забинтованной головой.

– Тебя недавно ударили по голове, – отвечает Кенни.

Значит, тут любят хохмить! Здесь работают острословы и хохмачи! Мне, конечно, неловко, что моя шутка не удалась, но все-таки не смертельно неловко – всего на шесть баллов по десятибалльной шкале. Это не «Скуби-Ду в прямом эфире».

– Раз ты теперь в нашей команде, Энни, хочешь поприсутствовать на редакционном совещании? – спрашивает Кенни. – Юной барышне на пороге новой и удивительной жизни будет полезно понаблюдать за процессом, в результате которого мы тиснули на обложку «Skinny Puppy» и потеряли двадцать тысяч читателей за неделю.

– Эй! – возмущается Роб.

– Ты слушала «Skinny Puppy»? – спрашивает меня Кенни.

– Нет, сэр. – Я решила, что буду обращаться к собеседникам «сэр» и «мэм». Я видела по телевизору: так делал Элвис, – и мне показалось, что это круто.

– Вот и не слушай, – говорит Кенни. – Они совершенно кошмарные. Звук такой, словно младенцев сжигают заживо.

 Редакционное совещание проходит в соседней комнате. Все курят, все говорят одновременно, перекрикивая друг друга. Похоже, здесь это принято. Почти все в черном, все донельзя уверены в себе – у каждого есть своя роль, и каждый исправно ее отыгрывает: сердитый ворчун, прожженный циник, умник-всезнайка, человек с забинтованной головой. Совещание – это спектакль, сыгранный ими уже много раз. Все роли и реплики отработаны до автоматизма. Будучи новенькой, я совершенно не представляю, что делать мне, кроме как молча сидеть и слушать, ощущая растущее беспокойство. Я сижу очень тихо.

Обсуждение обложки следующего номера занимает не меньше двадцати минут. Это будет «Lush», группа вечно поддатых ребят, чья музыка напоминает младенческий «My Bloody Valentine» и чья вокалистка – Мики Берени, лондонская кокни наполовину японского, наполовину венгерского происхождения – щеголяет вишнево-красными волосами.

– Чертовски красивая женщина, – говорит Роб, глазея на фотографию Мики, и все с ним соглашаются.

– Да, чертовски красивая.

Таков итог сегодняшнего совещания. Мики Берени – чертовски красивая женщина. Я пытаюсь понять, что из этого следует – наверняка много всего, – и тут Кенни вдруг обращается прямо ко мне:

– Теперь о разделе новых имен. Новые группы. Есть что-нибудь на примете? По кому нынче сходит с ума дремучая мидлендская молодежь?

Я думаю. Но ничего конструктивного в голову не приходит. Откуда мне знать, какие новые группы сейчас популярны в Мидленде? Все, что я знаю о музыке, я знаю из «D&ME». Где вообще их