Стать человеком - [22]

— Спряталась под кровать, а Вальтер начал заикаться...

Прекрасная незнакомка, выдуманная фантазией Эндре, не стала бы прятаться под кровать. Та действительно будет принадлежать только ему, одному ему! И будет очень любить его. Ведь до сих пор его по-настоящему никто не любил — ни мать, ни отец. Мать — потому что уже никого не любит, даже самое себя: из-за огромного количества потребляемых ею лекарств чувства у нее, видимо, атрофировались. Ребята в школе не любили его потому, что он сын известного писателя. А разве в этом была его вина? Он ведь никогда не просил преподавателей делать ему поблажки. Не просил их об этом и его отец. Но они их все-таки делали.

...А теперь ему не верит даже Антал Штольц.

— Все от тебя самого зависит, — говорит он обычно.

— Что именно?

— Мягкое отношение к тебе офицеров.

— Так что же, по-твоему, я просил их об этом? Дурак ты! Да я был бы рад, если бы меня оставили в покое.

— Неужели ты не понимаешь, что именно за это тебя и не любят ребята? Сколько раз тебя назначали в наряд на уборку двора, мытье коридоров, на склад — словом, на грязные работы?

— На работу назначают офицеры. Я тут ни при чем. Я не прошу у них снисхождения. Что же, по-твоему, я должен пойти к лейтенанту Ковачу и попросить его послать меня мыть полы, грузить дрова и уголь, а потом заставить его во всеуслышание крикнуть, чтобы меня все любили? Ты тоже что-то не очень рвешься мыть полы в коридоре. Так что же меня учишь?

— Дурак ты!

— Возможно. Но почему ты учишь именно меня? Разве я виноват, что мой отец — известный писатель и депутат Государственного собрания? Разве я виноват, что командир нашего отделения младший сержант Бегьеш да и другие офицеры, за исключением Ковача, разговаривая со мной, всегда помнят о моем отце? Отцов, как тебе известно, не выбирают, значит, никакого преступления я не совершал. А ребята пусть воспитывают не меня, а тех, кто по собственному желанию делает мне какие-то поблажки...

«Вот прекрасная незнакомка сразу признала бы мою правоту...» — мелькнуло в голове у Эндре.

Кто-то тронул его за. плечо, хотя он не слышал ни скрипа открывшейся двери, ни звука шагов подошедшего солдата.

— Варьяш, вставай!

Кажется, он все-таки задремал. Он вскочил с кровати и узнал дежурного по роте Чонгради:

— Что случилось?

— Быстро одевайся и отправляйся к дежурному по части.

— Зачем?

— Не знаю, только поторопись.

Теряясь в догадках, Эндре быстро оделся. Надо бы зайти в умывальник. Что же все-таки произошло? Он вспомнил о Жоке. Наверняка с ней что-нибудь случилось. От волнения его бросило в жар. «Только не волноваться, — мысленно убеждал он себя. — Спокойно. Если что-то случилось, то делу уже не поможешь, значит, нечего и растравлять себя».

Он хотел было заправить койку, но дежурный все торопил:

— Иди, иди! Твою койку заправит Штольц.

Их шепот разбудил Бегьеша.

— Что вы там делаете? Спать мешаете...

Дежурный доложил младшему сержанту о случившемся. Бегьеш сел на койке, протер заспанные глаза:

— Зачем его вызывают?

— Не знаю.

В темноте они не видели друг друга, но Эндре догадался, что Бегьеш наморщил лоб и задумался.

— Убирайтесь оба! — наконец выпалил младший сержант, натягивая на себя одеяло.

Ветер был настолько силен, что чуть не сбил Эндре с ног. Подавшись вперед всем корпусом и опустив голову, он направился к штабу полка.

Дежурный по части капитан Шарди с нетерпением ждал его.

— Наконец-то вы явились, — сказал он, увидев Эндре, — я было подумал, что не дождусь вас до скончания века. — И он показал ему на стул: — Садитесь, расстегнитесь или снимите шинель, а то вспотеете.

В комнате дежурного было действительно жарко. Капитан вытер вспотевший лоб, не обращая внимания на Эндре, снял телефонную трубку и попросил дежурного телефониста соединить его с дежурным по министерству обороны. Потом он положил трубку, закурил и стал молча ходить взад-вперед по комнате.

Эндре хотелось спросить, что случилось, но он сдержал свое нетерпение и, следя глазами за капитаном, подумал было, что его решили демобилизовать досрочно. Однако потом понял, что не настолько важна его демобилизация, чтобы из-за этого будить его ночью. Только теперь он взглянул на часы. Было двадцать минут второго. До утра поспать уже вряд ли удастся.

«Может, меня хотят посадить на гауптвахту? — подумал вдруг Эндре. — Из-за письма к Дьерди...» Он написал девушке много разной чепухи и теперь попробовал припомнить письмо целиком, но, как ни старался, не мог вспомнить ни одной строчки. «Чепуха! Если бы они захотели арестовать меня, то не нужно было бы звонить в министерство. Речь идет, очевидно, о чем-то другом...»

Шарди сел за стол, закинув ногу на ногу.

— Ну и везет же вам, Варьяш! — проговорил он. — Когда я был солдатом, никто не поднимал шума из-за того, что я не ехал домой в отпуск. А из-за вас ночью подняли на ноги чуть ли не всю армию.

«Вот черт! Большего вреда отец мне вряд ли мог причинить. Подложить такую свинью! Наверное, совесть замучила, вот и делает разные глупости...» Но Эндре промолчал, продолжая с любопытством разглядывать офицера.

— Знаете, друг мой, это нехорошо. Нехорошо, черт возьми! Говорю это чисто по-дружески, а не по долгу службы. Можете закурить, если хотите. Подобные поступки сводят на нет всю нашу политико-воспитательную работу. — Шарди пододвинул пепельницу поближе и продолжал: — Я могу сколько угодно разъяснять солдатам суть нашей демократии и политики, а они, вспомнив о вас, просто засмеют меня. И будут правы, друг мой. Правы!