Стать бессмертным - [71]

Чтобы не вызывать подозрений, Евгений Иванович посещал пещеры нечасто, только по необходимости и только по воскресеньям и праздникам. За все эти годы его никто ни разу там не «застукал» — Илья оказался прав, сильно сокращённый НИИгеомаш по этим дням действительно вымирал. Но сколь ни редкими были походы Евгения Ивановича в пещеры, их всё равно надо было чем-то оправдывать. Не долго думая, он завёл знакомства с местными краеведами, по понятным причинам ставшие особенно тесными с их женской частью. Так изучение Сенишинского края оказалось занятием не только увлекательным, но и приятным. Шутки шутками, а Евгений Иванович действительно увлёкся краеведением и за десять лет собрал довольно серьёзный материал по геологии и истории подземелий. Со временем он протоптал дорожку в Центральный исторический архив, где познакомился с отчётами довоенных экспедиций в пещеры, и даже нашёл в Москве и области нескольких живых участников тех событий.

Результатами его работы стали сначала редкие статейки в местной прессе, а потом и несколько монографий. В восемьдесят пятом году ему даже поручили написать историческую главу в путеводителе по Сенишам, выпущенному к фестивалю молодёжи и студентов.

Разумеется, всё самое интересное, что ему удавалось накопать, он фиксировал в своём «романе». Он и не думал что-то утаивать, приукрашивать, вводить псевдонимы и делать прозрачные намёки; он всё и всех называл своими именами. Даже то, что узнал за короткое время работы в НИИгеомаше, Евгений Иванович аккуратно зафиксировал и даже высказал собственные соображения по этому поводу. Он уже не боялся бумаг о неразглашении, которые когда-то подписывал, ни всемогущей «Конторы глубинного бурения», он, как и многие другие в те годы, вообще перестал бояться чего-либо. И чем глубже во всех смыслах этого слова он погружался в историю и геологию пещер, тем отчётливее прорисовывались черты людей, о которых он впервые услышал от Ильи ещё в семьдесят седьмом году. Правда, Илья говорил о них в прошедшем времени, а Евгений Иванович с определённого момента начал подозревать, что никуда те не исчезли, как какие-нибудь печенеги и половцы, а просто спрятались, отошли в сторону, подальше от любопытных взглядов стремительно развивающегося человечества, или же просто растворились в нём, словно капля чернил в грязной воде. От таких мыслей Евгению Ивановичу иногда становилось страшновато, но оттого и ещё интересней ему было копать, копать и копать…

Евгений Иванович искренне не понимал, почему никто серьёзно не занимался раскопками в пещерах и всем, что с ними связано. То, на что он в разные годы натыкался в различных архивах, на глубокие исследования не тянуло никак. Это были узкоспециализированные, отпечатанные в одном-двух экземплярах монографии, которые за всё время, вероятно, прочли не больше одного-двух человек, включая авторов.

«Неужели, ни у кого не хватило ума объединить всё это вместе? — периодически задавал он сам себе один и тот же вопрос. — Неужели, никому это было не интересно?»

Единственное, что ему приходило в голову — подобные исследования шли вразрез с каноническими представлениями о славянском эпосе и в советские времена были возможны лишь теоретически. Ведь запрещали же работать историкам, которые обнаружили на древнерусских мечах надписи типа: «Got Mit Uns» и дерзнувшим сделать из этого далеко идущие выводы; а тут, возможно, просто не нашлось желающих узнать, понравятся ли наверху результаты их исследований, или нет.

А время летело. Быстро кончились, как потом выяснилось, сытые, безмятежные восьмидесятые; будто при ускоренной перемотке, сменили друг друга три генсека; отгремел убогий фарс под названием «Perestroika», и вот уже, клацая зубами и обдавая вконец измученных советских людей несвежим, плотоядным дыханием, к стране подступили новые, страшные времена.

Евгений Иванович и Илья всё также преподавали и к новым временам готовы не были. Работа в институте уже к началу девяностых перестала приносить деньги и быть почётной. Чтобы хоть как-то сводить концы с концами, Евгений Иванович начал заниматься репетиторской деятельностью, в основном, готовя школьников к поступлению в высшие учебные заведения; Илья же кроме научной работы не занимался ничем. За все эти годы он разработал несколько принципиально новых способов прокладки тоннелей, которые, впрочем, никогда не были применены на практике. С Евгением Ивановичем он поддерживал хорошие отношения, хотя дружбой, в прежнем понимании этого слова, их назвать было уже нельзя. Они по-прежнему общались, потихоньку вместе выпивали, но не было между ними той близости, что связывает лишь друзей настоящих, и которую так просто утратить и уж никогда более не обрести. Как и почему так вышло, Евгений Иванович не знал, да и Илья, наверное, тоже.

Год от года Илья тихо угасал. Он умер в Москве осенью двухтысячного года в своей квартире. Родственников у него не было, поэтому в последний путь его провожали студенты и преподаватели. На похоронах Евгений Иванович не мог и не хотел сдерживать слёз. Кроме страшного чувства утраты, дикой, еле переносимой скорби, его душило непонимание самоубийственного выбора Илья. Чужими, тяжёлыми ногами ступал он по грязи позади гроба и думал, какая такая сила заставила единственного его друга, человека, который подарил ему, не больше и не меньше, самою жизнь, от этой жизни отказаться. Евгений Иванович не был способен этого понять. Никак.