Стать бессмертным - [24]

Беляев удивлённо поднимает брови.

— С вашим ростом в машине?

— А я специальную позу придумал, только надо из машины выйти. Девушка высовывает из открытого окна пассажирской двери свою голую задницу, а я захожу снаружи, и…

— Довольно.

Беляев встаёт и идёт к окну.

Со спины он выглядит даже более отталкивающе, чем спереди. Виной всему его круглая, покрытая короткими седыми волосами, голова, которая растёт прямо из широкой спины. По моим наблюдениям, так стригутся отставные военные, физкультурники и люди с резким характером, поэтому я всегда настороженно отношусь к обладателям таких шевелюр.

— Вот, что я вам скажу, Алексей, — говорит он спокойно. — Травма у вас несерьёзная, поэтому больничный я вам не выпишу. Голова болеть не должна, но уж если заболит, выпейте цитрамончику, после еды полколесика. Умывайтесь осторожно, не надо, чтобы вода туда попадала…

Понимая, что теперь я могу идти, я встаю со стула.

— И сколько мне ходить с этой красотой?

— Сколько нужно. — Беляев жестом останавливает меня. — Обычно недели бывает достаточно. Приходите завтра на перевязочку. И ещё, Алексей, это, разумеется, не моё дело, но вам надо быть посдержаннее…

— Что вы имеете в виду?

— Как что, вашу реакцию на раздражение, конечно. Я без усилий вывел вас из равновесия, куда это годится? Так ведь, наверное, было и с дыроколометчицей?

— Просто я не люблю, когда лезут в мои дела.

— А этого, Алексей, никто не любит, — говорит Беляев и вдруг меняется до неузнаваемости. Маска провинциального скомороха исчезает, и лицо его приобретает вполне интеллигентные черты. На губах играет незлая улыбка.

— На самом деле, мне очень нравится столичная пыль, — добродушно сообщает он. — Я имею в виду безобидный глянец про модные шмотки, дома, машины, выпивку. Раньше ненавидел, а потом понял, что это самый настоящий культурный слой. — Он подходит ко мне поближе и заговорчески шепчет: — И что девки сейчас везде нетребовательные, что в столице, что здесь, я тоже прекрасно знаю. И частенько этим пользуюсь — триста рублей всего, в среднем.

Я молча киваю головой.

— Думаю, ваша проблема в вашей профессии, — продолжает шептать Беляев, — точнее, в вашем к ней отношении. Вы воспринимаете собеседников, как студентов. Так? Лучший способ уразуметь это — самому встать на место тех, на кого вам приходится воздействовать.

— Вы о чём?

— Сходите на лекцию. Послушайте, попишите. Это помогает вернуться к истокам, вспомнить молодость…

— Беляев, а вы…

— Вы хотите спросить, хожу ли я ко врачам?

— Да.

— Конечно, хожу. Ещё как хожу. Как на работу иногда хожу, когда вдруг перестаю понимать тех, кто приходит ко мне на приём. Compranez vous[9]?

— Naturlich[10].

— Вот и славно. До завтра, Алексей. Впредь, не дразните животных, я хотел сказать, будьте осторожны с дамами. Кто знает, какой ещё сюрприз для вас готовит парадиз… И, выше нос, шрамы украшают!

В Рыжовском зеркале висит физиономия заслуженного мордобойца, отдалённо напоминающая мою фотографию в паспорте. Залепленная пластырем левая бровь мужественности не придала, напротив, сделала лицо обиженным и даже несколько глуповатым. Теперь у меня в прямом смысле слова на морде написано, что…

Мне нужно думать о занятиях, а в голове почему-то вертится мой здешний предшественник. Точнее, то, что про него напел хвалящий своё болото фельдшер Беляев.

«Теперь понятно, — говорю я себе, — почему Рыжов так рвался читать тут лекции, особенно в весеннем семестре. А мы-то думали, что всё дело в даче, которая у него, вроде бы, по этому направлению. Оказалось, что не всё так просто… А почему, собственно, нет? Сколько его помню, Рыжов всегда выглядел молодцом. Спортивный, подтянутый, зубы и волосы, вроде, свои — короче, прямая противоположность кафедральным старпёрам. Да и блеск в глазах говорил за здоровое состояние организма. И всё-таки, что-то тут не то. Но вот что именно…»

Не желая откладывать развеявание сомнений в долгий ящик, я встаю, иду в кабинет заведующего, где есть телефон, по которому можно позвонить по межгороду, снимаю трубку и набираю номер нашей кафедры. После нескольких гудков трубку берёт Шура Гайворонский.

— Кафедра «Инженерное освоение подземного пространства», Александр Гайворонский слушает, — слышу я в трубке знакомый приторный баритонец.

— Привет, Саш, — говорю я, — узнал?

— Богатым тебе не быть, Лёш, узнал, — отвечает он, — как ты там?

— Ничего, обживаюсь. Саш, слушай, ты случайно не знаешь, сколько Рыжову стукнуло, когда он… ну, это, чебурахнулся.

— А тебе зачем?

— Да мы тут поспорили, — на ходу придумываю я, — шестьдесят ему или шестьдесят пять?

— Восемьдесят, не хочешь?

— Сколько, сколько?

— Во-семь-де-сят. Ты что, оглох там?

— Да нет… странно просто. А ты ничего не путаешь?

— Абсолютно. Он ещё тогда сказал, что если шестьдесят — пропуск в женскую баню, то восемьдесят — в дурдом.

— Это почему ещё?

— Башка потому что уже не варит.

10. Рыжов. Каждому по способностям

Способностей у Евгения Ивановича было немного. Во-первых, он очень хорошо считал в уме. Как и когда этому научился, он точно сказать не мог, но то, что ещё в начальных классах школы ему не раз и не два удавалось удивлять этим учителей, помнил очень хорошо. Во-вторых, Евгений Иванович недурно рисовал. Этому он тоже никогда серьёзно не учился, но иногда, испытывая непонятную внутреннюю потребность изобразить что-то, ни с того, ни с сего, он брался за карандаш и мог часами выводить на обратной стороне «портянок» первого формата всё, что приходило в тот момент в его голову. Лучше всего ему удавались голые девушки и богатыри верхом.