Старый новый мир - [15]

— У нас давно никто не снимает комнат, — говорит ей официантка.

— Мне подойдёт любая. — Ролана снова заставляет себя улыбаться, выкладывает деньги Гливана на стойку. — Любая комната, любая пища и любое вино. — Она смотрит официантке в глаза, пока та не сдаётся. На втором этаже тихо и пахнет сыростью. Номер давно не убирался. В углах паутина. Окна грязные. Официантка дала Ролане чистое постельное бельё, но матрац на кровати пахнет плесенью.

— У вас что-то случилось? — спрашивает официантка перед тем, как уйти, говорит, что помнит, как Ролана танцевала здесь недавно. — Словно всё стало, как раньше.

— Ты помнишь, каким этот бар бы прежде?

— Немного.

— Это хорошо. — Ролана ложится на кровать и закрывает глаза. Она хочет заснуть, но снов нет. Лишь немота, да холодная, пропахшая плесенью пустота. Эта пустота напоминает Ролане желе, в которое она медленно погружается, становится с ним одним целым. Ей начинает казаться, что можно услышать, как пустота хлюпает. Всё громче и громче. Всё громче и громче. Даже не хлюпает, а ходит по комнате, шуршит одеждой. Ролана просыпается. За окнами поздний вечер. Комната наполнена полумраком и безликими силуэтами. Ролана узнаёт сначала официантку, затем брата, мать, родственников. — Что это значит? — спрашивает Ролана, обращаясь только к официантке в дверях.

— Они переживают за тебя, — говорит девушка.

— Нам стыдно за тебя, — говорит мать. — Ты позоришь нас. Позоришь истинных ноаквэ. Сначала позорила своими танцами, теперь позоришь тем, что живёшь с женщиной.

— Немного поздно для советов, — говорит Ролана, поднимаясь с кровати. — Тебе так не кажется?

— Никаких больше советов. — В руках матери появляется кнут.

— Ну, уж нет! — Ролана попыталась сопротивляться, но брат и родственники хватают её за руки, срывают одежду и заставляют встать на колени. Кнут матери опускается на спину. Ролана вскрикивает.

— Одумайся, — говорит мать. — Одумайся и не заставляй меня снова причинять тебе вред. — Кнут снова и снова опускается на обнажённую спину. Кожа лопается, струится кровь, но боль отступает. Ролана перестаёт считать удары. Темнота застилает сознание. Когда брат отпускает её, она падает на пол. Мать что-то говорит, но Ролана не слышит её. Она лежит, поджав к груди колени, и дрожит. Где-то далеко хлопает закрывшаяся дверь. Ночная свежесть заползает в окно, прикасается к горящей огнём спине. Сознание медленно возвращается, принося тошнотворное чувство унижения. Тело начинает дрожать сильнее. Замёрзшее тело. Ролана заставляет себя подняться, перебирается на кровать, и, укрывшись одеялом, пытается заснуть.

Глава восьмая

Утро. Ролана любила утро. Раньше любила. В другой жизни. Любила просыпаться и чувствовать, как на глазах висят ошмётки сна. И никаких воспоминаний о вчерашнем дне. Совсем. Словно жизнь начинается с нуля. Словно можно притвориться, что ничего не случилось. Проснуться и идти дальше. Но как притвориться, когда спина горит огнём, сознание сковывает немота, а глаза теряют цвет, становясь белыми и ссохшимися? В этом случае идти дальше не получится. Можно лишь карабкаться. Настырно, упрямо. Вот Ролана и карабкается. Утром, с трудом поднявшись с кровати. Она спала на спине и простыни прилипли к свежим шрамам, которые открылись и начали кровоточить. В комнате летают мухи, ползают по окровавленным простыням, по спине. В номере жарко. Душ не работает. Ничего не работает. Официантка по имени Одава, которая привела в прошлую ночь в номер Роланы её родных, приносит утром завтрак и графин с водой, помогает смыть кровь, привести себя в порядок.

— Ты ведь не обижаешься на меня? — спрашивает она. Ролана качает головой. Немота усиливается. Она думает, что это вирус. Скоро её чувства совсем отомрут, глаза высохнут. Она считает часы, дни. Она почти не выходит из номера. Лишь изредка, вниз, в бар. Сидит за стойкой под присмотром Одавы и заводит новых знакомых. Спина гноится и болит. Ролана вспоминает мать, вспоминает её угрозы вернуться и старается знакомиться только с мужчинами. Одава наблюдает. Одава одобрительно кивает. Так проходят три дня. Ролана не запоминает новых знакомых, не запоминает имён, разговоров. Даже лица вспоминаются лишь серыми пятнами. Безликие и безмолвные. Они приходят во снах. Иногда Ролана интуитивно узнаёт их. Одно из пятен во сне принадлежит Жизель, другое Ваби, третье Гиливану, а четвёртое ей самой. Она видит себя со стороны, словно это другой человек, который живёт отдельно от неё. Живёт в её теле. А она стала нагвалем. Стала духом, который рождает курительный кальян Гиливана. Дух-нагваль парит где-то в клубах синего дыма. Без мыслей. Без надежд. Без отчаяния. Дух без души. Плоть без тела. Одно большое ничто. Но потом Ролана просыпается. Она ещё жива, лежит на кровати, запутавшись среди влажных простыней и задыхаясь, словно ей не хватает воздуха. За окном господствует ночь, и её тьма зовёт Ролану. Ей нравится этот зов. Зов сотен нагвалей, которые бродят по улицам в этот час. Которые охотятся в этот час. Ролана заставляет себя закрыть глаза, приказывает себе спать до утра. Приказывает ждать Гиливана. Ждать, оставаясь человеком.