Старый корабль - [144]

Праздничная процессия продолжалась до глубокой ночи, многие в её рядах зажигали факелы и бумажные фонари. Длинная гирлянда хлопушек кончилась, ломило руки и ноги и у женщин на ходулях. Барабаны умолкли, лишь изредка раздавались лозунги. Процессия заворачивала в один из переулков, и тут с крыши одного из домов на неё полилась смесь кала и мочи. Разнеслась невероятная вонь, народ с криками смешался. Пришлось на этом процессию закончить. Впоследствии стало известно, что шествие облили нечистотами и в других его частях. Запах был одинаковый, время одно и то же, ясно, что это был акт саботажа. Ревком только что установил контроль над Валичжэнем, хоть и не имел властных полномочий (печать горкома давно исчезла вместе со странной чёрной тенью), и его первой задачей стало найти виновных в этом вонючем саботаже. Прошло немало времени, но, несмотря на применение «следования курсом народных масс» и других методов, всё оказалось бесполезным. «Нехорошее это предзнаменование, что в день создания ревкома его окатили нечистотами, — рассуждали некоторые. — Значит, потом спокойной жизни точно не жди».

Длинношеий У получил непростое задание — составить проект приветственного письма. От него, хоть он и помылся несколько раз, всё равно дурно пахло. Он с презрением отзывался о приветственных письмах, которые появлялись прежде, но тут решил приложить все силы и написать всем на удивление. Письмо начиналось, конечно, нагромождением «самый», но красота была в том, что в семи таких нагромождениях он использовал это слово лишь по три раза. Далее шёл текст с глубоким чувством и ароматом глубокой древности. Не желая слепо соглашаться, секретарь ревкома предложил пробежаться по тексту письма своему заместителю. Тот был абсолютно неграмотный, но ему понравился упорядоченный почерк Длинношеего У, и он сказал: «Хорошо!» Довольный Длинношеий У сказал секретарю:

«Как ты всё тонко чувствуешь, начальник. Думаешь, это составлено произвольно? Нет, в структуре предложений у меня взяты за образец строки из предисловия к знаменитому литературному произведению древности „Во дворце тэнского князя“[93]: „С вечерней зарёй стая диких гусей улетает, Осенние воды вдали с небесами сомкнулись“. Написанное таким образом можно декламировать, можно петь — у него стойкий аромат, как у старого вина. Поздравительные письма из других мест могут быть прозрачны, как чистая вода, и не нести литературных качеств, но для Валичжэня такое не годится. У нас история долгая, и надо к ней относиться с осторожностью».

Секретарь ревкома выслушал его и не смог ничего возразить. Длинношеий У трудился денно и нощно, обдумывал каждое слово и счёл текст законченным лишь через неделю. При написании он использовал старую ароматную тушь и выписывал каждый иероглиф чётким уставным письмом. Но когда приветственное письмо было передано в ревком, все обнаружили, что посылать его в столицу нельзя: от него шёл скверный запах. Сначала народ недоумевал, но потом стало ясно, что дело не в самом письме, а в Длинношеем У, которого во время процессии облили нечистотами. Кто-то предложил выставить письмо на проветривание в надежде, что запах постепенно исчезнет. Но по истечении нескольких дней запах сохранился. В панике вспомнили про урождённую Ван и послали за ней. Принюхавшись, она набрала полыни, сушёных цветочных лепестков и, запалив их, стала обкуривать письмо. Через час белый дымок рассеялся, а от письма исходил такой аромат, что хоть из рук не выпускай.

За год жители городка приняли участие в неимоверном множестве процессий. Днём везде раздавался оглушительный барабанный бой и громкие крики, да и вечером заснуть было трудно. Если заснёшь, и на улице начинают раздаваться взрывы петард, нужно вставать на демонстрацию. Значит, или сверху прислали «царскую грамоту», или по радио передали «последнее указание». Получив то и другое, спать было никак нельзя. Как-то Суй Бучжао только задремал, его разбудил барабанный бой, и он, спешно натянув штаны, выскочил на улицу. Народ там бурлил, толпа самопроизвольно выстраивалась в колонну и начинала движение. Пройдя уже довольно много, Суй Бучжао наконец услышал, что поступило «новейшее указание». Но народ болтал обо всём подряд, и понять, о чём это указание, было невозможно. Уже далеко за полночь, уходя с демонстрации, Суй Бучжао, наконец, услышал отрывочное: «…хорошего мало». Он вздохнул: ходил столько по холоду, чтобы услышать лишь эти слова — «хорошего мало». Никак не стоит того…

Как народ и предсказывал в первый день создания ревкома, неприятности следовали одна за другой. Сначала выражалось недовольство тем, что «Непобедимый боевой отряд» и «Революционное главное командование» несправедливо делятся властью, за этим последовали яростные нападки бойцов, «поддерживающих левых». В дацзыбао ревком называли ложным оплотом, похвалялись, что «рано или поздно вырвут его с корнем». Во дворе перед ревкомом появились люди с петицией, поначалу они приходили утром и уходили вечером, потом остались на ночь и устроили голодовку. Выступающие против ревкома организации заключили непрочный союз, одни установили навес, другие посылали сидеть под ним участников голодовки. Проводившие её выдвинули бесчисленные требования, в том числе «преобразование ревкома». Некоторые проводили сухую голодовку. На третий день в ревкоме запаниковали и вышли во двор, чтобы согласиться с некоторыми второстепенными условиями. Голодавшие поели немного жидкой каши и вновь уселись под навес. В ревкоме страшно забеспокоились и, поразмыслив, послали за старым и немощным Ли Сюаньтуном, попросив его посидеть вместе с голодающими. Ли Сюаньтун ничего не понял, решил, что сидение под навесом — это медитация, произнёс «амитофо» и уселся вместе с ними. Он отрешённо сидел в позе лотоса с закрытыми глазами, постепенно вошёл в транс и перестал дышать. Так прошло пять дней, участники голодовки уже дважды сменились. А Ли Сюаньтун продолжал спокойно сидеть, как и в начале, и просидел ещё пять дней. Голодовка потерпела провал, голодавшие разошлись, и группировки ругали Ли Сюаньтуна последними словами. Когда он вышел из транса и вернулся домой, покоя ему было уже не видать. Его постоянно донимали, называли реакционером, членом той или иной группировки и так далее. Старику было мучительно тяжело, он не понимал, о чём говорят эти молодые люди. Потом он различил слово «бунтовщик» и побледнел от страха. С той поры он слёг и не вставал, а через три дня умер.