Старый корабль - [102]

— Как я уже говорил, в истории городка есть белые пятна, и в этом её изъян. Ни в коем случае нельзя недооценивать эти пробелы, они могут оказать влияние на взгляды не одного поколения жителей. Потомки не понимают старшее поколение, и то, как они живут, их не устраивает. Они считают, что это старшие чего-то не сделали, делают собственные попытки, а на самом деле всё это уже предпринимали их отцы. Не раз я собирался прийти к Ли Юймину, к Лу Цзиньдяню и просить срочно переписать историю городка, пока эти люди ещё живы. Но смелости не хватило. Думаю я много, а делаю мало, сижу знай себе на старой мельничке. Как задумаю что-то сделать, душа тут же приходит в смятение. Будто бы ничего не страшно и в то же время всего боюсь. Если ты не житель Валичжэня, не член семьи Суй, то никогда не поймёшь почему. Во многом сидеть спокойно на мельничке и есть счастье. Просижу день, иногда полночи, вернусь, умоюсь, поем как следует — и спать или книжку читать. Перечитываю вот «Манифест коммунистической партии», и ты знаешь, он тесно связан с городком, с горькой судьбой семьи Суй. Чтобы понять эту книгу, нужно читать её и день, и два, читать сердцем, а не только умом. Сколько мирных дней у нас было? Что было потом, ты всё помнишь, нет нужды рассказывать. К нам во двор раз за разом стал заявляться Чжао Додо с компанией — они протыкали всю землю стальными щупами. Всё равно что мне сердце протыкали. В городке было полно бунтовщиков, на улицу мы не выходили. В дом часто приходили хунвейбины с обыском, и я прятал оставленные отцом книги в похожий на гроб сундук, а сверху насыпал земли. Нас с тобой связали и водили по улицам, а на лоб приклеили фотографии отца. Когда зеваки на улице громко интересовались: «Что это у них за чертовщина на голове?» — другие отвечали: «Это старый хрыч ихний». Все хохотали, а потом орали лозунги… Вечером мы вернулись домой, я стал готовить еду, а ты сидел с бледным лицом, стиснув зубы, и молчал. Обликом ты напомнил мне свою мать. Она в тот год разбила себе суставы пальцев. Я действительно боялся за тебя, Цзяньсу. Так наша жизнь и проходила, день за днём. Я почти не помню, чтобы мы радостно смеялись, не знали, что такое смех. Из дома не выходили, ни с кем не встречались, лишь по двору прогуливались, да и то потихоньку. Я в то время вообще старался не шуметь, однажды во время готовки по неосторожности с грохотом уронил крышку котла на пол и тут же стал озираться по сторонам. Однажды переходил реку по узкому ивовому мостику и, подняв голову, увидел «Крутого» Додо. Протискиваясь мимо, он яростно сплюнул и пробормотал: «Прикончу тебя!» У меня при этом сердце затрепетало. Цзяньсу, я столько десятилетий будто ждал, что кто-то «прикончит» меня, боялся до невозможности, старался жить тише воды ниже травы в страхе, что кто-то вспомнит про меня и придёт, чтобы прикончить.

Цзяньсу при этих словах тяжело задышал, взволнованно встал, потом снова сел, потирая колени руками.

— Не знаю почему, как увижу этого Додо, руки чешутся, — проговорил он. — Нож по его фиолетовому кадыку плачет. Как ни гляну, так и хочется ножом пырнуть, сам не знаю, что за наваждение! Поэтому и не могу позволить ему тихо и мирно заграбастать фабрику, никак не могу. Я не ты, у меня достаточно силы духа, почти всё, что я делаю, совершается благодаря этому. Я начинаю понимать тебя, брат, нет у тебя этой силы, в том всё и дело…

— Нет-нет, неверно, — замотал головой Баопу. — Говоришь, у меня нет силы духа? Конечно, есть. Я не то что ненавижу одного этого человека, я ненавижу все страдания, всю жестокость… День и ночь это не даёт мне покоя, вот и печалюсь, не нахожу разгадки и снова упрямо устремляюсь мыслями к природе этого. Терпеть не могу тех, кто стремится ухватить что-то для себя, ведь то, что они утащат, может принадлежать лишь всем остальным. Если так дело пойдёт, Валичжэню не избавиться от страданий, будет нескончаемая вражда. Сам посуди, Цзяньсу, разве способности отца, деда, прадеда, людей того поколения, были меньше твоих? Когда они владели фабрикой, она получила развитие и известность. Но в конечном счёте владеть ею перестали. Ты сможешь сделать так, чтобы фабрика носила фамилию Суй? Хватит ли на это сил? Тебе следует поразмышлять над этим. Отец кое над чем думал давно, но понимание пришло к нему слишком поздно. Узнай он, что ты теперь так думаешь, он, конечно, расстроился бы, стал бы переживать. Я уже говорил, что ни в коем случае нельзя жить, словно жизнь — твоё личное дело, так будешь всё время грести под себя, и в Валичжэне опять прольётся кровь. Члены семьи Суй и так уже настрадались, они больше не могут позволить себе жить лишь для себя. Нужно подумать о том, что записано и не записано в истории городка, не следует считать, что всё это дела давно минувших дней. Жители Валичжэня вынесли слишком много страданий, пролили слишком много крови. Они и страшно голодали, ели листья с деревьев и траву, даже белую глину и каменную муку в рот запихивали. Люди старшего поколения всё это помнят, в том числе и жену Ли Цишэна, которую похоронили с тряпкой, зажатой в зубах. Нужно подумать, как наладить жизнь, подумать всем, не лениться, не надеяться, что это можно свалить на кого-то ещё. Нельзя больше медлить и сидеть на мельничке, как мертвец! Я всё время понукаю себя, ругаю. Я могу уйти с мельнички, выпрямиться во весь рост, это всё возможно. Но никогда не смогу бросить жителей городка, не смогу рвать что-то у них из рук, у них и так осталось лишь то, что на них надето, не могу отрывать у них последнее. Могу лишь вместе с ними думать о том, как жить дальше. Ты знаешь, я всё время читаю этот «Манифест коммунистической партии», потому что по сути дела за эти несколько десятилетий самое большое влияние на Валичжэнь оказала именно эта книга. Разобраться в ней непросто. Читаешь-читаешь и словно потихоньку заглядываешь в глаза написавшим эту книгу и, можно сказать, понемногу что-то понимаешь. Они намного лучше других разглядели страдания, иначе бы её не написали. Почему, спрашивается, эту крохотную книжонку перевели на английский, французский, немецкий, итальянский, фламандский и датский языки, и она разошлась в печатном виде по всему миру? Потому что они вместе с народами всего мира думают о том, как жить. Иногда читаешь, прямо слёзы наворачиваются. Это два эрудита с доброй душой, с широкими как океан сердцами. В своём поиске истины они дотошны, но не ограниченны. Чувствуется, что оба люди преданные, хорошие отцы и мужья, настоящие мужчины. Им хочется сказать очень многое, но, как ты понимаешь, только краткость придаёт словам силу. Поэтому они нередко оформляют фразу или несколько фраз в один небольшой абзац, свободно и в то же время мощно, очень уверенные в себе люди. Первая фраза в этой книге звучит так: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма». И она сразу взволновала меня. Я вообразил себе этот призрак, как он бродит! Представь себе, как он переносится через Луцинхэ и под покровом ночи попадает в Валичжэнь… Только представь, Цзяньсу, и ты увидишь его, слыша, как шелестит листьями ветер, выглянув среди ночи в окно. Вот как учат нас эти два великих искателя истины. Они думают лишь о великом множестве людей, о том, как этим страдальцам избавиться от крови и слёз, думают со всей добротой и решительностью. Они ничуть не страдают ограниченностью. Люди ограниченные ищут лишь способ для себя, не задумываясь о чём-то великом. Объясняя великие способы ограниченным мышлением, можно провалить всё дело. Поэтому, Цзяньсу, я читаю её, когда спокоен, когда на душе безмятежно. Только тогда можно избежать предубеждений и вдохновиться истиной. Почитай её и ты, Цзяньсу, проникнись этими особенно радостными чувствами, давно тебе нужно было почитать её.