Старый кантонист - [10]
— Вот тебе Шимон! — ударил он Шимона по лицу.
— И я с вами, — просил Исаак.
— Хорошо, — сказал я, двинулся в угол и на кого-то наступил.
— Кто это лезет прямо на голову? — обиделся тот.
— Это я… Я же ничего не вижу. Тут темно, как в мешке…
— А чорт его знает!..
— Воняет дохлятиной, — сказал Шимон.
— Дышать невозможно…
— Здесь что-то дохлое… Дохлая кошка…
— Где?
— Вот тут, — сказал Шимон. — Да, дохлая крыса, — нащупал он. — Тьфу!
— Ой, как страшно воняет… — простонал Исаак. — Я здесь умру…
— Да не ворочайте крысу, не будет вонять, — посоветовал я.
— Как же не ворочать, — сказал чей-то голос, — надо же мне где-то сесть. И спать тоже, думаю, придется тут же. Не на нее же лечь. Фу, я руки запачкал; — он отплевывался. — Ой, как мне тошно. Ой!..!
— Ну, подвинься ко мне сюда, — предложил я, — Шимон, двинься ко мне поближе; а он на твое место, поближе к тебе… Ну, вот так. — Еще теснее можно… Вот так…
— Ой, братики мои, я умру здесь… — стонал Исаак.
— Ну, ну, погоди ещё малость, не умирай, тут нет еврейского кладбища, негде тебя хоронить, — шутя сказал Шимон.
— Нет, я серьезно говорю, — сказал Исаак, мне очень плохо… а ты шутишь…
— А если я не буду шутить, тебе будет легче?
— Приляг, — посоветовал я, — положи голову ко мне на колени. Вот так… Тебе удобно?
— Не совсем…
— Ложись, как тебе удобнее…
Исаак ворочался и все никак не мог удобно поместиться. Мы все были сжаты в одну кучу, как сельди в бочке. Эта темная маленькая клетка была очевидно предназначена не более чем для двух-трех человек…
Прошло много времени. Стало тихо. Ребята стали засыпать. Неизвестно было, что теперь — ночь или день. Времени невозможно было определить. Вдруг что-то влезло мне на ногу. Я невольно вскрикнул:
— Ой, что-то лезет на меня!..
— Ой, что-то укусило меня! — вскочил Бобров.
— Наверно, крысы, — сказал Исаак. — Они нас здесь насмерть загрызут.
Все всполошились, повскакали, сбились в кучу. Мы долго стояли так…
Но усталость взяла свое, и мы постепенно опускались на пол… Опять стало тихо…
Не помню, как я заснул… Снилось мне, будто я летаю. Лечу, лечу, все вверх, ввысь, а небо все так же далеко, ему конца не видно… Но вдруг я начал падать и… упал на землю. Удивительно, что я не расшибся… Спохватился, раскрыл глаза, дневной свет ударил мне в глаза, и я зажмурился. Когда я снова раскрыл глаза, кругом была прежняя тьма.
— Снилось мне или я в самом деле видел свет?.. — спросил я.
— Нет, это тебе не снилось, — сказал Шимон, — дверь действительно на минутку раскрылась.
— Что же это было?
— Не знаю… как будто кто-то просовывал сюда руку.
— Да, да, — отозвался Исаак, — и я тоже видел…
— Ребята, ну, как, никто не думает креститься? — спросил Гитин.
— А что? — спросил Шимон. — Ты хочешь креститься?
— Нет… я так спросил… Я есть очень хочу. Мы наверно сидим тут уж третий день.
— Мы все голодны, — сказал я, — что ж делать…
Голод давно мучил меня. Становилось невмоготу…
— А если нас будут держать здесь, пока мы не умрем с голоду? — сказал Гитин.
— Ну и умрем… Что ж делать…
— Я бы не хотел так рано умереть…
Водворилось молчание. В этом молчании чувствовалось, что каждый думает крепкую думу, о которой не хочет поведать другому. В тайнике души каждый решал для себя вопрос жизни и смерти… Я решил так: если приходится умирать, то только бы скорее, поменьше мук…
— Что это тут опять шуршит?.. — навострил уши Гитин. — Слышите?..
— Крысы! — вскочил Шимон.
— Через меня перескочила!..
— Тут почему-то мокро… — сказал Гитин. — Вода… Вот и чашка… И хлеб… и хлеб!.. Ребята, хлеб!..
— Хлеб, хлеб, хлеб! — радовались все.
Все бросились к нему.
Я тоже нащупал кусок хлеба и положил в рот.
— Не хватайте, ребята, — сказал Шимон, — надо разделить всем поровну… Тут вот один кусок. Ищите, может быть, еще есть.
Все бросились искать.
— Крошки, одни крошки только: крысы поели хлеб!
— Мы все спали и не видели, когда нам принесли хлеба.
В несколько мгновений остатки хлеба были разделены, каждому досталось понемножку — лишь червяка заморить. Но о смерти мы пока перестали думать…
Несколько времени спустя звякнул замок, дверь раскрылась, полоса яркого дневного света больно ударила в глаза.
— Ну, жидки, говори, кто хочет быть православным? Того выпущу, — сказал Бочаров.
Все молчали.
— Не хотите! — злобно прошипел он. — Так сдыхайте тут, проклятое племя…
К нам втолкнули еще кого-то и дверь закрылась.
— Братцы, — послышался новый, надтреснутый голос. — Здесь такая страшная вонь, что невозможно дышать…
— Мы уже привыкли… — сказал я.
— А вы кто такой? — спросил Шимон.
— Я — Лейзер Белый и еще один товарищ со мной, Айзик Вайнберг.
— Братцы мои дорогие, — продолжал Лейзер тоном взрослого. — Вы здесь мучаетесь. А там не лучше: еще хуже… Ой, что делают с нами, с нашими товарищами… Я не в состоянии даже передать вам… Двоих запороли насмерть… Двое выбросились из окна верхнего этажа… Один насмерть разбился, другой еще жил часа два…
— Им лучше, чем нам… — сказал, я.
— Ах, боже мой — продолжал Лейзер. — Двое бросились в отхожее место и там погибли… Один из них мой сосед. Мейер, вместе мы выросли в одном дворе, как братья жили мы с ним… Другой Авраам, тоже близкий мой товарищ… Один повесился… Пять человек убежали…
