Старые друзья - [48]

— Впечатляет, — согласился я, — но дайте почитать рукопись.

— Не раньше, чем через год-два.

— А если я за эти годы скончаюсь? Будете мучиться угрызениями совести.

— Ничего, вы мне сами доказали, что она у меня дубленая.

— Вам не так аккуратно будут приносить переводы.

— Это уже существенней… Ладно, я подумаю.

— Кто-нибудь знает про рукопись?

— Два-три человека.

— Лыков, ваш сосед, случайно не знает?

— Этого еще не хватало! С этим парнем я беседую только о погоде.

— Эх, растравили душу! А если не вынося — у вас дома?

— Я же сказал, что подумаю.

— Спешите, пока я жив!

На сем мы расстались, и я поспешил с доставкой к другим клиентам.

Накаркал, да еще как! Выйдя из лифта, я увидел двух парней, настроенных весьма решительно. В руках у одного сверкнул нож.

— Дыши спокойнее, дед, — сказал тот, кто с ножом. — Дай на память сумку.

Лезвие слегка коснулось живота — очень неприятное ощущение.

— Берите, ребята, на здоровье, — я дружелюбно осклабился. — Только денег здесь чепуха, сотни две осталось, раньше, что ли, не могли со мной познакомиться?

— Не расстраивайся, — тот, кто без ножа, снял сумку с моего плеча. — Часики имеешь? Да нет, таскай сам, только пять минут не выходи, сопи в обе дырочки и напевай про себя песни. Чава-какава, дед!

Лопухи! Выследили однорукого, легкую добычу… Знали бы они, что моя правая бьет, как молот! Все равно куда, лишь бы попасть. Одного я рубанул в челюсть, другому врезал под ребра — и оба прилегли, один совсем тихо, а другой, издавая булькающие звуки. Нож я подобрал, попросил выскочившего на шум Витьку Калугина, из совета ветеранов, чем-нибудь связать ребятишек и позвонить в милицию.

К приезду Кости они очухались.

— Считай, что твой портрет я нарисовал, — многообещающе сказал тот, кто получил по челюсти.

— Ну и зря, друг, и ты не Леонардо, и я не Джоконда.

— Сочтемся, дед! — пообещал другой.

— Вряд ли, — усомнился я. — Ну сколько я еще проживу? Лет пять-шесть. А ты выйдешь годков через десять. Костя, не те, кого искал?

— Может, и те, — Костя почесал в затылке. — Почерк похож. Если те, получишь ценный подарок — мою личную благодарность.

В общем, день прошел полезно: побеседовал с интересным человеком, помог родной милиции и добавил к зарплате трешку. О ней я вспомнил, когда пришел домой. Трешка! Подумаешь, деньги, а ведь было время, когда такого же достоинства купюра до крайности меня взволновала. Воспоминание детства!

Прерываю повествование и лезу в кладовку.

XVI. ТРЕШКА (Из кладовки)

Мне было лет десять, когда я познал великую силу денег. До того памятного дня нам с Андрюшкой тоже доводилось ворочать немалыми суммами, но то были деньги абстрактные, без плоти и крови. А нам до зарезу нужны были наличные, так называемые не педагогические деньги. Дело в том, что двадцать копеек, выдаваемые на воскресное мороженое или кино, были нашим пределом. Но наши потребности были значительно шире. Мы чувствовали себя в силах есть мороженое каждый день, причем готовы были биться об заклад, что три, а то и пять порций не принесут нам вреда. Но с нами никто не собирался спорить, ибо взрослые с присущей им самоуверенностью считали, что лучше нас знают наши потребности. Видимо, они полагали, что, выдав мальчишке полтинник, они свернут его с пути добродетели, как будто он, получив такую гигантскую сумму, немедленно отправится прожигать жизнь в Монте-Карло.

Поэтому мы вынуждены были удовлетворять постоянный голод в наличных за счет сделок с совестью. Теперь я могу признаться в том, что ежедневно вместо двух килограммов хлеба мы покупали на двести граммов меньше, а на заработанные деньги приобретали пятьдесят граммов монпансье. Мы с хрустом грызли леденцы молодыми зубами, нимало не заботясь о чудовищности своего поступка. И лишь много лет спустя я раскаялся. Сидя на приеме у зубного врача, я понял, что нужно было покупать конфеты помягче.

Однако вернусь к началу. В один прекрасный зимний день в нескольких шагах от магазина я нашел скомканную и промерзшую до костей трешку. Это были большие деньги, и у меня остановилось дыхание: три рубля, между нами говоря, на улице не валяются. Пока трешка

таяла у меня за пазухой, я приводил в порядок свои мысли: Андрюшка лежал дома с вывихнутой ногой и ничем не мог мне помочь. Собственно говоря, я рассчитывал найти более крупную сумму денег. Ее размеры я точно не определил, но знал, что она значительно, во много раз превышает найденную трешку. Так что поначалу я был разочарован. Раз уж эта никому не нужная трешка все равно валялась в снегу, почему бы ей не быть хотя бы десяткой? Или… страшно сказать! Если бы я нашел «страшно сказать», то знал бы, как поступить. В витрине магазина «Динамо» стоял двухколесный никелированный велосипед, возбуждавший у нашего брата-мальчишки туманные мысли о пределах человеческого счастья. Разумеется, мы с Андрюшкой купили бы велосипед и немедленно прокатились по улице, хладнокровно считая, сколько встречных мальчишек упадет с разрывом сердца.

Я поймал себя на том, что начинаю ненавидеть найденную трешку. Я тогда еще не знал, что неудовлетворенность и стремление к большему — движущая сила, и что когда человек всем доволен, он останавливается в своем развитии. Но стихийно я это сознавал, и изо всех сил проклинал ни в чем не повинную трешку за то, что она не оказалась более крупной купюрой.