Старые друзья - [27]

И вот спустя сорок с лишним лет подполковник запаса Сергей Сергеич Грачев взбрыкнул копытом, а я получил даже не сигнал, а вопль о помощи: «Гришенька, родной, — причитала Наталья, — увела гадюка Сережу! Зачастил в парикмахерскую, «Шипром» брызгался, уж лучше бы его пил! Из этой проклятой парикмахерской третьего мужика уводят, бандитки, что ни день стригла его брила, привора-аживала! Второй месяц на улицу не выйти, соседки, змеи, сочувствуют, пальцами показывают, детям-внукам вру, сказать стыдно, а ему звоню, а он, стервец, под градусом: «Который день тебе толкую, любил тебя, теперь другую!» Издева-ается! И все из-за «Спортлото», будь оно проклято, десять тысяч угадал, сгори они огнем, а Надьке тридцати нет, на одни колготки ползарплаты…»

Вот тебе и Шекспир! Увели Серегу средь бела дня, как когда-то цыгане уводили лошадь. Приехали, Наталья неприбранная и зареванная, жизнь кончилась, позор на старости лет и прочее. Змеи-соседки советами одолевают, но от традиционно принятых у нас способов борьбы за прочную советскую семью — заявлений в партком, писем в газету или на худой конец мордобоя Наташа решительно отказалась: «Или придет по-хорошему, или пусть лопает клубничку до инфаркта! А у него радикулит, мучается, за ним ухаживать надо… ыы… ыы…»

Мы с Птичкой переглянулись. Нам вообще довольно часто одновременно приходят в голову похожие мысли, привыкли работать на одной радиоволне. «Радикулит — это хорошо», — глазами сообщила мне Птичка, и я, опять же глазами, подтвердил, что Серегин радикулит придает нашему плану изящество и преотличную зацепку.

— Перестань скулить и дай-ка нам его телефон, — сказала Птичка, вытирая платком мокрое Натальино лицо. — Выше нос, подружка, мы его вылечим! Гриша, записывай.

Прокрутив в голове разговор, я набрал номер.

— Але! Ты, Сергей Сергеич? Григорий Аникин беспокоит, товарищ подполковник! Чего в Победу не пришел? Да ну? И здорово скрутило? — Я подмигнул Птичке. — А резиновым клеем не пробовал? А утюгом? Га-га, раз матюкаешься, значит, пока что жив. Ну, считай, повезло тебе, как в сказке, Птичка прилетела. Да привезу, привезу, не ори, оглохну! Что неудобно? Надя, что ли, дома?.. Не заикайся, все знаю, мне каждое утро на стол разведданные кладут. И хорошо, что дома, я и телефон ее раздобыл, чтоб поглазеть и отбить, га-га, я для ихней сестры человек неотразимый! Ладно, диктуй адрес… Лифт работает? Ну, до скорой. — Я повесил трубку. — Теперь, Наталья, слушай и вникай. На сто процентов не гарантируем, но, вполне вероятно, часочка через два мы твоего Серегу притащим домой и поставим перед тобой на колени. И кого же он тогда увидит? Курицу, которую макали в бочку с водой! Беги-ка, сестричка, принимай душ, наводи марафет, то самое бархатное платье надень, в котором на Новый год у Птички была, ну и вообще, понятно? Чтоб у Сереги косточки хрустнули и в башке зазвенело, вникла?

Наташа бросилась к зеркалу, заохала, а мы с Птичкой отправились по записанному адресу, уточняя по дороге план действий. Вошли в подъезд, поднялись, позвонили. Дверь открыла… чуть было не написал — гадюка из парикмахерской, но рука не поднялась: смазливейшая бесовочка в соблазнительно обтянутом свитере и с голубыми глазами невинной школьницы.

— Вы Надя, — догадался я, доброжелательнейшим образом осклабясь. — Хороша-а, собака! За собаку извиняюсь, это у меня самое ласковое слово. Будем знакомы, Раиса Павловна, Григорий Антоныч, а для вас просто Гриша или Гришутка. Разрешите ручку поцеловать?

Бесовочка хихикнула, что-то мяукнула и протянула пухлую белую ручку, каковую я с искренним удовольствием чмокнул. Эх, где мои хотя бы пятьдесят лет! Пусть гадюка и бандитка, но я уже влюбился, не будь рядом Птички — предложил бы руку, сердце и недвижимое имущество. Испросив разрешение, еще разок чмокнул, и бесовочка, весьма довольная произведенным впечатлением, повела нас в комнату, где на ложе скорби возлежал украденный фронтовой кореш. Морда у него была, с одной стороны, приветливая, а с другой — как у нашкодившего пса.

— Птичка! Гриша! Ой! Ух! — Это он попытался приподняться. — Глазам не верю, Птичка, моя нержавеющая любовь!

— Врешь, — строго сказала Птичка. — И шинель на другую накинул, и ни разу не объяснился.

— Боялся этого охламона и Андрюшку, — оправдался Грачев. — А может, еще не поздно?

Бесовочка снова хихикнула, давая понять, что уже поздно.

— Вылечите их, Раиса Павловна, — попросила она, — а то они с виду веселые, а толку… а на самом деле очень страдают. Они на войне саперами командовали, в ледяной воде мосты наводили, застудили радикулит.

— Топай на кухню, Надюша, — проворчал побагровевший Грачев, — чай-кофе дорогим гостям… Загорела! Как там в Африке, Птичка? Как будет по-африканскому: «Здравствуйте, товарищи негры»? Ой!

— Не гневи господа пустой болтовней, — доставая фонендоскоп, сказала Птичка. — Гриша, помоги Наде, вы будете острить, а мне нужна тишина.

Я послушно потопал на кухню, где Надя гремела чашками.

— Молю о величайшем снисхождении, — проворковал я, — еще раз приложиться к несравненной ручке!

— Прикладывайтесь, коли охота, — разрешила бесовочка. — А Сережа мне про вас рассказывал, вы такой сильный, заслуженный и были очень даже привлекательным мужчиной.