Старые дневники и пожелтевшие фотографии - [2]
Наш дом стоит на Прядильной улице. Это недалеко от Садовой. Но я ещё не знаю, как называется наша улица и что она близко от Садовой. Я даже не знаю, что живу в Ленинграде, что наступил тысяча девятьсот тридцать третий год. Я просто собралась на дачу. Туда надо ехать поездом, поэтому я отправляюсь на вокзал, бодро шагаю по переулку и выхожу на широкий проспект.
На проспекте стоит милиционер. На милиционере белая рубашка, на голове забавный белый котелок, в руке — палочка. Дядя в белой рубашке размахивает полосатой палочкой. Мне очень хочется погладить палочку, и я направляюсь к дяденьке милиционеру. Вокруг меня толпятся незнакомые люди, все громко о чём-то говорят.
Память оставила очень приятные зарубинки. Большая комната, много игрушек. Меня угощают конфетами. Кто-то говорит: «Какой милый ребёнок». Кто-то спрашивает: «Почему глазки не моешь? Смотри, какие они у тебя чёрные».
— А как их мыть? — удивляюсь я.
— С мылом, конечно! — смеются взрослые.
— С мылом не хочу! Щиплет, — заявляю я. — И вообще, когда буду большая, никогда не пойду в баню. Я не люблю, когда мне моют голову с мылом.
Потом появилась мама. Она плакала и смеялась. Потом пришёл папа. Он тоже смеялся. Все смеялись.
— Тогда почему за меня надо платить штраф? — спрашивала я папу. — Я ведь себя хорошо вела?
— Надо, — вздыхала мама.
«Вот, наверно, почему мама плакала», — думала я тогда.
С самого утра мы с братом Феликсом заняты делом. Нам помогает сосед Вовка. Брат старше меня на два года. Вовка старше Феликса на год. Но сколько кому лет, я не знаю. За нами вприпрыжку по квартире бегает кот Фонтанчик. Назвали мы его так потому, что нашли около Фонтанки. Котенок был мокрым и дрожал. А ещё он был ничей. Теперь Фонтанчик — целый Фонтанище! Он очень умный. Сам в кухне из крана воду пьёт. Но сегодня нам не до Фонтана. Мы моем полы. Разорвав тряпку на куски, мочим их в кухонной раковине и таскаем сочные капающие комки по длинному коридору в комнату. Когда кругом стало мокро, пришла мама. Мама всплеснула руками и стала нам помогать. На другой день папа искал свои вещи. Мама кивала в мою сторону: «Дочь спроси, вчера убиралась». «Ах, дочь!» — восклицал папа и отодвигал комод. Он знал, что всё «лишнее» — там. Зато на столе, напротив каждого стула — стопка книг, журналов и газет.
У нас две комнаты. В маленькой — наши кровати. Там стоит еще круглая печка и отгорожен угол для игрушек. Игрушек у нас много.
И почти все сделал папа. Папа работает на заводе. Во дворе говорят, что он похож на врача. «У него такое аристократическое лицо! — говорит Аликова мама. — Он всегда такой подтянутый и при галстуке!» Наш папа соглашается с Аликовой мамой. Он говорит, что «Путиловский завод — завод потомственных аристократов!» Только наш папа там работает не доктором, а фрезеровщиком какого-то высокого разряда. Он у нас — стахановец.
Папа сделал и большой деревянный дом. Дом почти с меня ростом. Через дверь свободно можно провести любую куклу. В комнате у кукол стоят кровати, стол, стулья. Их тоже сделал папа. А ещё у нас есть танк и машина. На танке мы катаем друг друга по квартире, а на машине перевозим разные вещи. В большой комнате старая кушетка. Из неё торчат пружины. Но это не мешает мне укладывать кукол. Кукол много, некоторых мы сделали сами. Из тряпок сшили руки, ноги и туловище с головой. Куклы набиты опилками. Опилок на заднем дворе сколько хочешь. Почти каждый день жители нашего большого дома пилят дрова для печек.
Колонна демонстрантов останавливается на Садовой. Я сижу на плече у папы. В руке у меня флажок, на отвороте воротника пальто — красный шёлковый бант. Рядом со мной плывут знамёна. Колышется красное море. Потом я шагаю рядом с папой. Ботинки у папы большие, широкие. Вокруг одни ноги в туфлях, сапогах, торгсинках. Кроме ног, бумажных цветов и фантиков, валяющихся на булыжной мостовой, я ничего не вижу. Снова прошусь к отцу на плечо. Колонна движется то быстро, то медленно. Вот прошли Гостиный двор. В Гостином дворе продают игрушки. Клоун по имени Би-ба-бо теперь живёт у нас. Затем шагаем по Невскому проспекту. Все наши ребята знают эту большую, широкую, с огромными красивыми домами улицу. Папа рассказывал, как они — балтийские моряки — во время революции шли по проспекту от Невы до Смольного. Мой папа в Смольном видел Ленина. Он участник революции. Потом праздничная колонна остановилась. Кругом пели, плясали, дети и взрослые ели ромовых баб, сосали разноцветные леденцы, лизали мороженое с круглыми вафельками.
На даче мы живём в небольшой комнате. В комнату можно лопасть только через чердак. Хозяйка дома, тетя Луша, живёт внизу под нами. Я лежу и болею. Толстый доктор в белом халате осматривает меня: «Желтуха, — говорит доктор. — Нужен покой и никаких резких движений. Хорошо бы положить в больницу».
Я никогда не лежала в больнице. Слово «больница» звучит загадочно. Хочу в больницу. Кровать, на которой я лежу, никелированная. На спинках — большие блестящие шары. Эту кровать тётя Луша купила у какой-то монашки. Сетка у этой кровати замечательная. Если подпрыгнуть, высоко подлетишь. Как только остаюсь одна, начинаю скакать. А ещё я люблю смотреть в большие никелированные шары. Я вижу толстые губы, нос, щёки, худеющие к ушам, а сейчас и жёлтые глаза. Ну и пусть жёлтые! Я хочу ещё больше пожелтеть, чтобы меня положили в больницу. Но в больницу меня не кладут. Скоро я делаюсь здоровой.
