Старуха - [12]

И обмер. Вся задняя часть сарая, сплошь заваленная всевозможным хламом и старьём, которые он всё собирался выбросить, да как-то никак руки не доходили, была затянута густым грязно-бурым дымом, так что дальней стены сарая и в беспорядке сваленной возле неё груды старой ветоши и сора уже почти не было видно.

Несколько секунд он, широко распахнув глаза и приоткрыв рот, в немом изумлении созерцал плотную, чуть колыхавшуюся и клубившуюся дымовую завесу, с трудом соображая, что происходит, откуда тут взялся этот дым…

Но его недоумённое, остолбенелое состояние продолжалось лишь считанные мгновения. До того момента, когда он увидел кое-где прорывавшиеся сквозь дымную пелену языки огня и более отчётливо расслышал резкий, всё учащавшийся сухой треск, производимый горящим деревом. До него наконец дошло, что происходит, и, изменившись в лице, он побелевшими, дрожащими губами прошептал:

– П-пожар!.. Горю!

А спустя ещё мгновение, точно подброшенный мощный пружиной, он вскочил с колоды и, бросившись к двери, яростно забарабанил в неё кулаками, в надежде, что она, пусть и припёртая снаружи, не выдержит такого бешеного натиска и растворится.

Надежда не оправдалась. Дверь стояла как влитая и даже не шелохнулась от его частых, беспорядочных ударов.

Тогда он переменил тактику и навалился на неё всей массой тела, используя в качестве тарана попеременно то правое, то левое плечо.

Результат был прежний: дверь оставалась неколебимой, непробиваемой, словно была не из дерева, а из металла и заперта извне стальными запорами. После каждого столкновения с ней его туловище отскакивало от неё, как мяч от стены.

Выбившись из сил и осознав бесполезность своих усилий, он повернулся спиной к так и не поколебленной им, обретшей вдруг невероятную, прямо-таки фантастическую прочность двери и, тяжело дыша и отирая с горячего лба выступившую на нём обильную испарину, устремил дикий, очумелый взор в глубь сарая.

Картина, представившаяся ему, не внушала оптимизма. Пожар усиливался и разрастался, охватывая всё новые участки и с неутолимой жадностью пожирая и уничтожая всё, что оказывалось на его пути, в том числе и то, что вроде бы было неподвластно огню. Мутный удушливый дым заполнял уже больше половины сарая и, постепенно разбухая, уплотняясь и густея, занимал всё большее пространство и неудержимо двигался вперёд. Он, извиваясь и змеясь, стлался по полу, полз вдоль стен, клубился под потолком – и вот-вот должен был заполнить собой весь сарай и накрыть, будто могильным пологом, прижавшегося спиной к двери, ошалевшего от страха, почти утратившего способность соображать Серёгу.

Из этого убийственного для него в тот момент ступора его вывело начавшееся удушье, усиливавшееся по мере того, как дым растекался по помещению, и заставившее его глухо, натужно закашляться. А также донёсшиеся сверху, сквозь шипение огня и непрерывный треск горевших досок, громкие, отрывистые хлопки, похожие на выстрелы, – это лопался раскалённый, а в некоторых местах уже охваченный пламенем шифер, покрывавший крышу сарая. Окончательно осознав нависшую над ним смертельную угрозу и поняв, что если в ближайшие мгновения он не предпримет неотложных и решительных мер для своего спасения, всё может закончиться для него фатально, Серёга по-прежнему расширенными, округлившимися глазами огляделся кругом в поисках того, что могло бы стать орудием этого спасения. Но не нашёл ничего, кроме массивной тяжёлой колоды, на которой он только что сидел. Он, не раздумывая, кинулся к ней, схватил и, в горячке почти не чувствуя её немалого веса, швырнул свой импровизированный метательный снаряд в запертую дверь. Затем тут же подхватил его вновь и опять обрушил на дверь. Потом ещё раз…

Всё было без толку. Дверь стояла будто заговорённая, как мощная нерушимая стена, сокрушить или хотя бы немного поколебать которую было не в человеческих силах. И он прекратил попытки сделать это, уразумев их бессмысленность. А заодно и свою обречённость. Он понял вдруг, что всё происходящее с ним сейчас, эта обрушившаяся на него как снег на голову катастрофа – не случайность, не трагическое стечение обстоятельств. И, уж конечно, не глупый розыгрыш, учинённый его приятелями; какими бы они ни были, но запереть своего друга в его же сарае и поджечь, чтобы понаблюдать, как, задыхаясь в дыму и сгорая живьём, он в отчаянии ломится наружу, – это было бы чересчур даже для них. Дело тут, очевидно, было в другом, а именно – в старухе-ведьме, с которой он так опрометчиво, не подумав как следует, связался и которую, совсем уж не просчитав возможных последствий, в безумном мальчишеском порыве оскорбил.

И последствия не заставили себя долго ждать. Они наступили практически сразу же, без оттяжек и проволочек. Старая карга, по-видимому, не принадлежала к числу людей, кротко и безропотно сносящих оскорбления и обиды и подставляющих другую щёку. И, судя по всему, она решила не откладывать дела в долгий ящик и наказать зарвавшегося, распустившего язык юнца немедленно. Причём наказать так, чтоб другим неповадно было, чтобы всем без исключения это послужило наглядным и внушительным уроком. И чтобы те, кто, даже несмотря на то, что было до этого, всё ещё сомневались или не до конца уверовали в наличие у неё загадочной, недоступной разумному объяснению, превышающей человеческое понимание силы, дающей ей магическую, непостижимую власть над людьми, которой она пользовалась часто и, видимо, не без удовольствия, – окончательно убедились в том, на что она способна и к чему может привести малейший конфликт с ней…