Старший брат царя. Книга 2 - [2]
Выдалась свободная минута, и Юрша огляделся. Перед ним развернулась большая вытоптанная луговина с врытыми столбами коновязей, за которыми стояли сотни коней в дорогой верховой сбруе. Тут же толпились коневоды, стремянные, другие слуги князей и воевод. Среди них шныряли лотошники со всякой заманчивой снедью. Несколько в стороне ожидали гонцы из разных мест. Они отличались от других запыленными, помятыми кафтанами, изможденными лицами, были молчаливы и сосредоточены — им надлежало предстать перед грозные царевы очи. А известно — за худые вести награды не жди.
Воины и слуги воевод, наоборот, были говорливы. Они сбивались группами, их приглушенный разговор гудел над луговиной и дополнял грохот, несшийся от крепостных стен. Юрша пошел от одной группы к другой. Вот белобрысый верзила в расстегнутом куяке, возбужденный тем, что слушают его, хрипел простуженным голосом:
— ...Туры у самых ворот стоят, у Арских. Мы щиты пододвинули, за ними спрятались, ждем. Князь Михаил с коня сошел, вместе с воями, теснота, саблю не вынешь. Вдруг кто-то крикнул: «Готовсь!» Огневого дела мастера от ворот под туры откатились. Как бабахнет! Огненный столб в воротах на десять саженей! У ворот татар много стояло, а тут полетели кто куда!..
Кто-то не выдержал, перебил рассказчика:
— А я слыхал: государь подъехал к вратам, они сами рассыпались, а поганые разбежались!
На него зашикали:
— Не лезь! Тебя не спрашивают! Тут человек в самом пекле был!
— Я как видел, так и сказываю. А у нас что было! Опомнились татары и полезли со всех сторон. И бабы и ребятишки, с кольем, с дубьем, с ятаганами. Мы вокруг князя стеной стали, легко отбились. А многие, которые отделились и начали но саклям ихнее добришко промышлять, всех похерили... Потом нам приказали отходить — другие ворота, мол, крепко держатся. Так и отступили ни с чем... Нашего брата полегло! Вырвались только потому, что ворота Арские и стены рядом за нами остались, и наши со стен стрелами и огнем помогли...
Юрша отошел к другой группе. Тут широкобородый дядя степенно повествовал, как делали подкоп под татарский тайный источник воды. А рядом курчавый парень в кольчуге расписывал лихость воев князя Горбатого, которые налетом с ходу взяли татарский острог на Арском поле, тем самым открыли дорогу на реку Каму.Много чего услыхал Юрша и досадовал, что ничего сам не видел, с татарами не бился, а разъезжал... Узнал, что сегодня вообще боя не было, только пушкари пугают татар. По приказу государя во всех полках попы да монахи воинов исповедуют и причащают. А воеводы большие и малые вместе с государем тут в царевой церкви службу стоят. Завтра, говорят, большого боя тоже не будет, — праздник Покрова Богородицы.
Вдруг на холме вокруг церкви люди зашевелились, забегали. Царев шатер засветился изнутри. На луговине кучки людей рассыпались, слуги разбежались по своим местам. Юрша увидел, как государь с воеводами в сопровождении факельщиков прошел в шатер. Вскоре князья вышли из шатра, им подвели коней, и луговина опустела. Еще прошло немного времени, из шатра вышел дьяк и объявил, каким гонцам идти к Адашеву, кому к князю Воротынскому. К царю допустил троих гонцов, первым — Юрия Монастырского.
Сени шатра освещались чадящими плошками с салом, царева половина — свечами. Иван, положив голову на руку, полулежал на скамье, накрытой медвежьей шкурой. Спиридон поправил шубу, накинутую па ноги царя, и застыл позади скамьи. В головах стоял священник высокого роста, скуфейкой упираясь в обвисшее полотно шатра.
Юрша низко поклонился и, выпрямившись, замер, слегка склонив голову. Иван, казалось, дремал. Трехмесячный поход не прошел для него даром. Лицо похудело, нос заострился и заметнее стала па нем горбинка. Борода посветлела, должно быть, выгорела на солнце.
Молчание затянулось. Спиридон, наверное, подумал, что царь уснул, и начал его слегка обмахивать цветной ширинкой. Тишина нарушалась только потрескиванием свечей, да за стенами шатра далеким громом иезатихающей стрельбы.
Неожиданно Иван спросил громко, не открывая глаз:
— Вора рязанского в монастырь доставил?
Юрша вздрогнул от неожиданности: после дальней дороги теплая тишина на него навеяла дрему. Он давно обдумал, что сказать царю, а тут растерялся на мгновение.
— Доставил, государь... Но потом лихо стряслось.
— Какое?
— Оставил я князя игумену, отцу Панкратию. А сам в Кирилло-Белозерское подворье на отдых встал. Потом страшное известие пришло: князь Михаил на себя руки наложил! — Юрша посмотрел на царя. Иван не изменил позы, только открыл глаза. Юрша продолжал: — Вернулся я в Ферапонтьеву обитель, а князя уже похоронили. Пошел в его келью: крюк, на коем якобы повесился он, мне не достать, а князь ниже меня ростом был. Монахов поспрашивал, никто за ним ничего в тот вечер не заметил. Дядька его слезы льет, слова вымолвить не может. Выходит, великий грех в монастыре произошел — лихие люди блаженного жизни лишили!
— Подозреваешь кого?
— Подозреваю, государь. Сопровождал нас Мирон, полусотник стражи Разбойного приказа. Когда я уехал в Кириллов, он остался в Ферапонтове, а в ночь гибели князя уехал в Москву. Я нагнал его и грех на душу принял: пытал его. Мирон сознался, что погубили князя его люди по приказу боярина Ногтева. А Ногтев будто выполнял твою волю.
Писатель Николай Васильевич Кондратьев (1911 — 2006) родился в деревне Горловка Рязанской губернии в семье служащих. Работал топографом в Киргизии, затем, получив диплом Рязанского учительского института, преподавал в сельской школе. Участник Великой Отечественной войны. Награжден орденами Красной Звезды, Отечественной войны, медалями «За боевые заслуги», «За победу над Германией» и др. После войны окончил Военную академию связи, работал сотрудником военного института. Член СП России. Печатался с 1932 г. Публиковал прозу в коллективных сборниках.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.
Княгиня Екатерина Романовна Дашкова (1744–1810) — русский литературный деятель, директор Петербургской АН (1783–1796), принадлежит к числу выдающихся личностей России второй половины XVIII в. Активно участвовала в государственном перевороте 1762 г., приведшем на престол Екатерину II, однако влияние ее в придворных кругах не было прочным. С 1769 г. Дашкова более 10 лет провела за границей, где встречалась с видными политическими деятелями, писателями и учеными — А. Смитом, Вольтером, Д. Дидро и др. По возвращении в Россию в 1783 г.
Павел Петрович Свиньин (1788–1839) был одним из самых разносторонних представителей своего времени: писатель, историк, художник, редактор и издатель журнала «Отечественные записки». Находясь на дипломатической работе, он побывал во многих странах мира, немало поездил и по России. Свиньин избрал уникальную роль художника-писателя: местности, где он путешествовал, описывал не только пером, но и зарисовывал, называя свои поездки «живописными путешествиями». Этнографические очерки Свиньина вышли после его смерти, под заглавием «Картины России и быт разноплеменных ее народов».
Во времена Ивана Грозного над Россией нависла гибельная опасность татарского вторжения. Крымский хан долго готовил большое нашествие, собирая союзников по всей Великой Степи. Русским полкам предстояло выйти навстречу врагу и встать насмерть, как во времена битвы на поле Куликовом.
Поздней осенью 1263 года князь Александр возвращается из поездки в Орду. На полпути к дому он чувствует странное недомогание, которое понемногу растёт. Александр начинает понимать, что, возможно, отравлен. Двое его верных друзей – старший дружинник Сава и крещённый в православную веру немецкий рыцарь Эрих – решают немедленно ехать в ставку ордынского хана Менгу-Тимура, чтобы выяснить, чем могли отравить Александра и есть ли противоядие.