Старовский раскоп - [18]

***

Оранжевый запах костра. Серенький привкус пыли и старой паутины по углам. Еж пахнет человеком…. больным человеком и грязным.

Огонь трещит поленьями. Из-под заслонки валятся хлопьями тепло и зола. Вдалеке прокричал лось. Очень далеко. Еще день, спать и спать.

Еж мешает. Нашла на него страсть поговорить. Люди днем не спят. Рычу на него, но он не обращает внимания — я не злюсь пока по-настоящему и он откуда-то это понимает. Ладно, пусть себе разговаривает, если ему так нужно.

Потом замолкает. Спит и во сне дышит так, словно ему снится охота. Мне тоже снится охота.

В моем сне хрустит снег, ветер шумит в ушах, в воздухе перемена погоды и близкая оттепель, глупая перепелка тяжело опустилась в снег и склевывает яркую рябину. Ты-то мне и нужна, голубушка…

— Оборотень! — вскрикнул хрипло, выдирая из охоты и почти уже ощутимого на зубах вкуса крови, Еж. Вскинулась, от неожиданности зарычала, подскочила к койке. Тот сел, замотал мор… головой.

— Приснилось… Извини… Давай дальше разговаривать, что ли…

***

— Насчет этого призрака с раскопа. Похож то ли на великомученика, то ли на сбежавшего из плена белогвардейца… У вас тут были массовые расстрелы? Колчак, Деникин — не из вашей оперы? Нет, Деникин на югах, ага? Ты не обращай внимания, я российскую историю не очень, я в Польше доучивался. Там… несколько иные взгляды на Россию. Так что, похоже, тут кого-то расстреливали и в речку скидывали? Тогда ничего удивительного… Разве что — что он один шатается, а не всей компанией… Слушай, холодно здесь… Дрова вроде горят… Почему же так холодно?… Нет тут больше еще каких тряпок? Ох, зараза… Оборотень, ты чего делаешь? Отойди… Куда полезла? А впрочем… Так действительно теплей… Ты права…

Тяжелый всхлип старой панцирной койки под тяжестью уже двух тел. Шесть пантеры чем-то напоминает шерсть мягкой игрушки — такая же теплая и уютная. У кошек температура тела выше, чем у людей…

Свеча оплыла и погибла, в комнате темно, как в склепе…

***

Он теплый. Даже слишком. Вцепился в бока, как утопающий в соломинку, и не отпускает. Мужики в постели часто так себя ведут. Человеческие. Неприятно до ужаса. Когда собираешься спать, нужно чувствовать пространство всей кожей, а этот… Ладно. Всё равно для сна уже слишком поздно. По ощущениям — вечер. Скоро…

Еж дернулся во сне, замычал, уткнулся мне в бок носом. Похож на большого детеныша, тянущегося к соску матери за молоком. Снег уже перестал. Снег — плохо. Заметает следы, сбивает запахи, путает и мочит шерсть… Сова ухает. Совсем близко… И уже хочется есть. Вкусно пахнет…

Аккуратно, чтобы не мешать человеку спать, вывернулась из его тугого захвата. Попятилась, очень уж он беззащитный. Нельзя во сне быть таким беззащитным. Сейчас мне бы даже на охоту идти было не обязательно. Там свежий снег, вряд ли сегодня охота будет удачной. Там холодно натощак. Снег под лапами — сущее мучение. Забивается между пальцами, холодит подушечки… Отступила, сглатывая.

Дверь оказалась на запоре…

Попробовала поддеть. Лапы неловкие… Не так…Скорее… Уже почти… Голод…

— Оборотень!

Не оборачиваться. Идиот человечишка! Идиот… добыча…

— Оборотень, стой! Тебе нельзя! Стой… ох, б*я… Apage, bestiа!

Глупая добыча… Голод сильней…

***

Бред. Большущая пантера пытается лапой дотянуться до высокого засова и сдвинуть его. И у нее почти выходит, вот в чем штука. Удерёт же!

— Apage, bestiа!

И — получается! Вой и жалкий визг, и мгновение, когда черное плывет рябью, а потом сразу — растрепанная, взъерошенная девушка с желтыми пантерьими глазами. Долгие секунды лежит в бессилии, потом медленно подымается с полу на четвереньки. Смотрит этими своими страшными глазами зло, хищно, жадно…

Рычит. Стоящая на четвереньках девушка. Гортанно. Так же зло. Ни проблеска понимания или узнавания.

Потом нечеловечески плавно поднимается, легко отводит засов, распахивает дверь в черноту… из полутьмы в ночь… Снова плывет и колеблется… черная пантера склабится напоследок и растворяется за порогом.

Она больше не человек. И, кажется, им никогда уже не будет.

На негнущихся ногах подошел к двери, вдохнул холода. Запер. Два раза проверил засов. А может, еще ничего? Возвратится девчонка, как нагуляется?

"Возвратится, если жратвы не найдет. Тебя и схарчит", — вставляет ремарочку отчего-то Эсташ. Противным голосом с французским прононсом. И с чего это он таким знатоком русского просторечного заделался.

Быличка.

… о том, чему нас научил тот первый заезд. Он всегда со студами, с первокурсниками, сами знаете. Да, от них куча проблем, но, с другой стороны, на них можно сгрузить всю черную работу, которую они будут исполнять с азартом первачков, изредка получая за найденный наконечник банку сгущенки или тушенки. И действительно, иногда проблемы перевешивают пользу. Как, например, в июле девяносто девятого. Как вспомнишь, так вздрогнешь. На том дурном раскопе, который на Ырташе. Не на могильнике, а в городище который. Пятнадцать студов, три руководителя, двое независимых археологов, медик и двадцать дней выезда. Третий-четвертый горизонты. Сначала ничего, всё спокойно. Потом детки растормозились, начали помаленьку бегать в соседний поселок за спиртным и "потусоваться". Оно и понятно, скучно им, телевизор отсутствует, такой штуки, как мобильный телефон, тогда большинство студентов и в помине не слышало, глушь, связи с "большим миром" не наблюдается. Со скуки начинают куролесить.