Снова наступает вечер. Седелка уходит, и сын занимает свое место в кресле напротив меня. Солнце пробивается сквозь ветви деревьев и кажется, что листья в огне. Близится закат. Я смотрю на сына и взглядом пытаюсь доказать ему, что не сошел с ума. Молю бога, чтобы мне удалось произнести хоть два слова и попросить сына, убить меня. Он всегда был послушным мальчиком и освободил бы меня от этой скорлупы и спас бы свою жизнь. Только я вижу, как моя боль, замкнутая в коже и костях, точит его силы и лишает его мужества.
Но мой мальчик больше не смотрит на меня. Он смотрит на голые ветви деревьев, и закатное солнце играет на его лице красноватыми бликами. В глазах стоят слезы, а я, обреченные на неподвижные муки, даже не могу обнять его и успокоить, как делал это, когда он разбивал коленку в детстве. Сын протирает глаза руками, пожимает мне руку и желает спокойной ночи. Свет гаснет. Он так и не посмотрел мне в глаза и я думаю уже не посмотрит больше.
Зато парень с седыми косичками, весь день ждавший своего часа, с упоением поворачивает ко мне свою сумасшедшую улыбку. И его взгляд пронзает меня холодными иглами страха. В чем-то он даже прекрасен, в чем-то привлекателен, но, Боже, как мне страшно быть одному в темноте пока парень грызет мою душу своими глазами, а тварь в шкафу истончает дверцу.
