Старопланинские легенды - [25]

Индже сделал знак остановиться, а сам проехал вперед и долго глядел на село. Все глубже становилась морщина, разрезавшая его лоб, а кырджалии думали, что он смекает, как бы и откуда лучше ударить на село, и еле сдерживали гарцующих на месте коней. Но вот Индже вернулся, велел распрягать и ставить шатры для ночлега. Сдержались кырджалии, молча послезали с коней, даже подпругу ослабить им забыли. Дождались, пока для Индже не поставят шатер в стороне, на кургане, и, когда он вошел туда и за ним опустилась входная завеса, стали собираться кучками, толковать. Чаще всего говорил один, стоящий посредине, а остальные слушали, поглядывая на шатер Индже. Об Индже толковали кырджалии. Не по нраву им был Индже — не такой он, каким они его раньше знали. Молчаливый, несговорчивый, упрямый.

Когда нынешней весной Индже выздоровел и злая рана в груди его зажила, глашатаи кликнули клич в селах по обоим склонам Бакыджиков: всем, кто надеется на коня своего и свой ятаган, идти к нему! Услыхали кырджалии, ринулись со всех сторон к Бакыджикам и через каких-нибудь несколько дней на поляне у Семи колодцев, где Индже разбил свой шатер, вырос целый лагерь. И каждый приезжавший первым долгом спрашивал Индже, его хотел видеть. Но вокруг его шатра несли караул горцы Кара-Колю и никого туда не пускали. Вот и теперь они там, охраняют. Никому не известно, о чем думает Индже, что замыслил.

И много о чем еще толковали кырджалии; так, сбившись кучками, и потонули в темноте. Смерклось. Но вот запылали большие костры. Кырджалии задвигались, стараясь не шуметь, чтоб их не приметили в Урум-Эникёе. Лес вокруг скрывал их, делая мрак еще гуще. В свете костров замелькали их черные тени, увеличенные, удлиненные. Кое-где звякнет оружие, заржет лошадь. Низко над лагерем нависло темное небо, и звезды, словно чем-то испуганные, робко мерцали.

А Индже ушел к себе в шатер, лег там, как всегда в последние дни, на покрытую овчинами лавку и погрузился в думы.

Он перенесся мыслями на шестнадцать лет назад. Вспомнил день, как застал Кара-Феиза возле Жеруны. Кырджалии наткнулись тот раз на возведенные вокруг села частоколы, и пули мушкетов заставили их откатиться назад, в поле. Оттуда Кара-Феиз, мрачный, сердитый, смотрел на полные всякого добра богатые чорбаджийские дома, не зная, что делать. В село не войдешь, а уйти восвояси — обидно.

Тут-то и появился Индже. Триста юнаков были с ним, все на буйных конях. Он был молод. Поглядел на Кара-Феиза, поглядел на село, засмеялся да, недолго думая, поскакал с дружиной своей к частоколу. Загрохотали тяжелые мушкеты, захаркали дымом бойницы. Пришпорили коней кырджалии, загремели пистолетными выстрелами, закричали. Три раза подскакивал Индже к частоколу и три раза откатывался назад. Земля звенела под копытами коней, тучей поднялась пыль. Наконец, усталый и сияющий, вернулся назад. Никакой пользы не принес этот удалой наскок. Из-под тучи пыли, подымавшейся кверху, как туман, показались трупы павших кырджалии, кони без всадников бешено носились кругами. Но все мушкеты разом умолкли; село молчало, как мертвое.

— Вот как! — воскликнул Индже. — Хочешь яблоки есть, хорошенько яблоню потряси!

Вечером к нему привели мельника, схваченного кырджалиями на Постоловых мельницах. Когда перепуганный мельник упал на колени, стал ползать у него в ногах и целовать полы его одежды, Индже понял, что нашел, кого надо. В ту же ночь пятьдесят отборных кырджалий, пеших, подвел мельник к частоколу; караульщиков удалось обмануть и перебить. Прорубив частокол, Индже вошел с дружиной внутрь; вошел и Кара-Феиз. На востоке над черными верхушками рощ заалела заря. По мощеным улицам зацокали подковы бешеных кырджалийских коней. А кто устоит против кырджалии, когда он верхом, с ятаганом в руке?

Защитники, захваченные врасплох, дали последний залп из мушкетов и опустили руки. Что делать? Бежать или разойтись по домам, к женам и детям? Кырджалии набросились на них, как волки на стадо. Стали рубить направо и налево. И когда умолкли последние выстрелы тех, кто успел спастись на холмы, стало светать. Показались красивые дома, окруженные высокими стенами, с широкими воротами — легкая добыча победителей. Кырджалии спешились и начали грабить. Поднялся женский крик, детский плач, стон и вопль — до самого неба! Скоро там и сям запылали дома — густой черный дым застлал восходящее солнце.

Индже предоставил грабеж другим: ему не нужна была добыча. Наверху, посреди села, на Бончовом постоялом дворе, Индже ел и пил. Все бочки были откупорены, и вино текло рекой. Так велел Индже. Бледные молодицы ему прислуживают, девушки дрожащими руками наливают вино. А вокруг полыхают пожары, вопят женщины и дети, кровь обагряет высокие ограды и тяжелые полотнища ворот. У него становится веселей на сердце. Ему трудно угодить. Вот он кинул взгляд на свою одежду: она рваная, в крови. Он велит откуда угодно привести портного, чтобы сшил новый наряд! Слово Индже — закон: портной найден, приведен. Дрожащими руками разворачивает он алое сукно, меряет, кроит.

— Скажи мне, мастер, скажи, Гочо: Из какого ты околотка? — говорит ему Индже. — Где твой дом, чтобы мне пощадить его?