Старопланинские легенды - [2]

— Ты ведь — дочь Велико-кехаи, — промолвил Шибил. — Тебя Радой звать. Как же тебя отец отпустил? Да еще такую разодетую, с ожерельями, с золотыми… Отниму!

— Ишь отнимать вздумал. Лучше б еще подарил: мне этих мало… Ох, погляди-ка, — воскликнула она, указывая на его руку, — погляди, как ты себе рукав разорвал. Дай я зашью.

Шибил посмотрел на свою руку, лежавшую на затворе ружья: красное сукно рукава в самом деле было разорвано. И прежде чем он сообразил, шутит она или всерьез, она уже была совсем рядом, и он увидел пушок на ее белом лице, алые губы, и при каждом ее взгляде его обдавало мягким, ласковым светом ее глаз. Она посматривала на него с лукавой улыбкой, приглаживая разорванный рукав и держа иголку с ниткой во рту.

— Не двигайся! — прикрикнула она. — Начинаю. Да положи чего-нибудь в рот, а то как бы ум тебе не зашить. Если только у тебя есть!

Все засмеялись.

— Послушай, — продолжала Рада. — Ты бы женился, чтоб было кому дыры на тебе штопать. Чтоб оборванный не ходил, как…

— Как кто?

— Как цыган!

Шибил поморщился. Женщины испуганно переглянулись.

— Я бы женился, — промолвил Шибил. — Да никто за меня не идет.

— Пойдут. Такой жених!

— Выходи за меня!

— Кто? Я? Оврагом бежал, лапоть потерял. Это кто? Гайдук. Нет, не хочу. Не пойду за гайдука.

Шибил опять нахмурился. Поймав умоляющие взгляды подруг, Рада поспешно поправилась:

— Ладно… ладно, выйду. Только спроси Велико-кехаю.

И, немного помолчав, прибавила:

— А главное — командира стражников Мурад-бея… Ну, готово! Видишь, как зашила? — сказал она, отпуская рукав. — Носи на здоровье да меня вспоминай.

Шибил поглядел на нее и засмеялся. Они еще поговорили, потом женщины пошли, и Шибил проводил их до того места, где кончался лес и начиналась равнина.

Это было весной. Только кое-где по оврагам уже зазеленел молодой буковый лист, а на других деревьях почки еще не распускались. Идя обратно в горы, Шибил все улыбался. Гайдуки шагали позади, глядя в землю и не говоря ни слова. Над ними пролетел, каркая, черный ворон — плохая примета! Шибил не обратил внимания, но гайдуки собрались вместе, зашептались. Женщина встала им поперек дороги, красивая, и это не предвещало добра.

Прошло еще какое-то время, потеплело. Зацвела дикая слива, распустились листья груши, и однажды в теплом, разогретом солнцем воздухе закуковала кукушка. Шибил, по обычаю, принялся считать, сколько ему еще жить на свете, но потом задумался о том, что прожито немало, и ему показалось, что он уже стар. Вспомнил Раду и улыбнулся. «Какая чудная смесь женщины, ребенка и дьявола! — думал он. — И как у нее все ладно выходит. Что ни скажет — умно. Что ни сделает — к месту!» И он видел ее, как тогда, с иголкой и ниткой в зубах: смотрит на него и улыбается. «Да хоть бы и не иглу, а нож в зубах держала, — со вздохом подумал Шибил, — умереть от того ножа не обидно!»

Тут Как раз проезжали мимо купцы, и гайдуки остановили их. С перепугу пожелтев, как осенний лист, и еле держась в седлах, пленники ждали, что скажет Шибил. Но Шибил не заставил их раскрыть переметные сумы; не стал шарить по карманам широких поясов. Издалека заводит он речь о том о сем, упоминает Велико-кехаю и наконец переводит разговор на Раду. Гайдуки смотрят в землю, сгорая от стыда. Шибил отпускает торговцев с миром, провожает их немного и громко просит кланяться Раде.

Ни слова не сказали гайдуки Шибилу, в глаза ему взглянуть не посмели. Но вечером, уйдя в горы, устроившись там на самой вершине Синих Камней, среди орлиных гнезд, и дождавшись, когда Шибил лег и уснул, они остались у костра и повели беседу. Горы вокруг были прежние, убежище их — надежное. Но неспокойно было у них на душе, и с тревогой оглядывались они вокруг. Крикнет ли где лисица, им чудится — человек кашлянул; скрипнет ли сук — будто крадется кто. И ближе наклоняются они друг к другу, шепчутся, глядят, как Шибил ворочается во сне, слушают, как он стонет и что-то бормочет. Потом поднялись и пустились в путь. Убивать его не стали, но бежали прочь, как от зачумленного.

Шибил остался один. И тогда деньги из царской казны, которые он награбил, перстни, сорванные с рук живых и мертвых, церковное и монастырское золото и серебро, все сокровища, собранные и скрытые им в пещерах и дуплах, — все потянулось в дом Велико-кехаи, на подарки Раде. За каждый поклон — дорогой подарок. Но вот получил он весть, ошеломившую его: Рада зовет его вниз, в село; отец дает им свое благословение, Мурад-бей его прощает. И в подтверждение своих слов командир стражников прислал ему янтарные четки от гроба господня.

Долго Шибил раздумывал, не западня ли это. Все, что у него было, он отдал. А лес стоял уже весь зеленый, пышный, темный; поляны покрылись высокой травой; зацвели пионы, зацвел и ясенец, колдовской цветок… По оврагам поплыл дух сирени и липы. И когда в ущелье заревел олень, а в Старой роще заворковали серые голуби, жёсток стал Шибилу камень, на который он вечерами клал голову, и тяжелым показалось ружье. Он не выдержал, пошел в село.

Как трогался с Синих Камней — был полдень, а спустился на дорогу и оглянулся назад — горные вершины и утесы уже покраснели от лучей заката. Но орлы еще вились над белыми оползнями и каменными стенами обрывов. Те орлы, что привыкли к мертвечине и часто, сев на скалу, рвали человечье мясо. Смеркалось; в овраги ложился синеватый туман, по холмам поползли длинные тени. Гора притаилась, тихая, задумчивая, словно глядя вслед Шибилу и спрашивая: куда? Затосковал Шибил, в сердце его впился червь сомнения; сел он на камень, задумался.